С ними живут вечно.
«— Ты теперь принадлежишь мне. Твоя кровь — моя кровь. Твоя боль- моя боль. Твоя жизнь — моя жизнь. Я убью тебя, если ты меня обманешь. Я убью тебя, если ты будешь с кем-то другим, Бабочка.
— А я умру, если ты меня разлюбишь.
— Значит, ты бессмертная, Найса Райс»
Как сквозь вату услышала мужские голоса где-то совсем рядом. Они мешали мне погружаться в мою агонию, они возвращали меня в этот гребаный мир, и, если бы у меня сейчас было в руках оружие, я бы застрелила двух ублюдков.
— Уходим, Сенек, убираемся отсюда на хрен. Они повсюду. Они окружили лагерь и лезут на стены. Рик-сука уже свалил. Забрал своих и ушел через задние ворота на двух машинах. Нас обманули, блядь!
— Ты гонишь. Он не мог нас бросить.
— Бросил, мать его. Нас и баб бросил. Мясо запер в бараке. Не взял с собой. Они орут там, как резаные.
— Что делать будем? Не знаю…не знаю. Ворота пока их сдерживают. Но скоро треснут под натиском. Их там сотни. Я с вышки видел. Сотни, брат. Нам с ними не справиться. Какая-то мразь открыла ворота. Вот почему орала сирена!
Пошевелилась и приподнялась, в голове шум адский, и виски разламывает на куски.
— Давай попробуем через задние ворота, если их там меньше. За полигоном еще одна тачка.
— Она давно не на ходу. Бляяяяя, что делать?
— Я могу завести и прорвемся, а?
— А с мясом что?
— Так куда мы их? В машину не влезут…тут оставим.
— Там же дети.
— И что?
— Парочка точно мои.
— Так и мои тоже там. И этих, что свалили. Тебе больше всех надо?
— Я не мразь, ясно?
— А я мразь, значит?
— Заткнитесь. Оба!
Они замолчали, оборачиваясь ко мне.
— Она живая?
— Вроде живая. Орет там что-то.
— Хочет, чтоб мы заткнулись. Эй ты, мы тебе спать помешали? Так сейчас сюда дохлые ворвутся и живьем тебя схрумтят.
— Давай, ее выпустим. По фиг. Хакер дернул отсюда.
— Да ну ее. Может она в этой клетке целее будет.
— Может, лучше пристрелите, а?
— Еще чего — патронов мало. Да и руки марать на хер надо.
— Тогда валите, не мешайте.
— Ну смотри если передумаешь — вот.
Швырнул мне ключи от камеры, и они ушли. Я допила остатки спирта и откинулась обратно на тюфяк. Наверное, я уснула и провалилась куда-то в черноту. Я видела перед собой просто черный занавес. Он был вязким и насыщенным, как грязь. А потом из него начали доноситься голоса…точнее один голос — детский. Он что-то напевал. Очень знакомое. Я где-то это слышала. Тьма начала рассеиваться, и я увидела полуразрушенный дом, голос доносился из него. Я шла туда. На этот голос. А когда поднялась по ступеням, увидела девочку. Темноволосую зеленоглазую девочку. Она пела какую-то странную песенку, и я вспомнила — это военная песня. Она звучала у нас на полигоне, когда я была беременна, и я пела ее, убирая нашу с Пирсом комнату. У девочки в руках был плюшевый заяц. Она вдруг подняла голову и звонко спросила:
— Мама, ты за мной пришла? Ты долго меня искала? Я так ждала, что ты придешь. Мне говорили, что у меня нет мамы…а я все равно ждала. Ты ведь обещала папе…ты помнишь?
Попятилась от нее назад, обратно во тьму, а она руки ко мне тянет и плачет:
— Ты обещала папе…обещала папе…обещала…обещала. Я жду тебя…забери меня отсюда…мне страшно….ты обещала….не бросай меня…страшно…обещала…папе…папе…папе…
Вскочила на тюфяке, тяжело дыша, и из глаз ручьями потекли слезы. |