Я только потому об этом упоминаю, что в мое время нация, кажется, переживала похожий монархический кризис. Должен сказать, мне совершенно непонятна привязанность британского народа к своему королевскому семейству. Много лет — позвольте мне на минуту проявить простодушие — я считал здешних монархов такими же несносно нудными и почти столь же непривлекательными, как Уоллис Симпсон, однако вся Англия их обожала. Но вот случилось чудо, они принялись совершать увлекательно неправильные поступки и по заслугам попали в «Новости мира» — словом, стали интересными, — и тут вся нация вдруг заявила: «Какой ужас! Давайте от них избавимся!» Как раз на этой неделе я, разинув рот, смотрел выпуск «Времени вопросов», где всерьез обсуждали, не следует ли отвергнуть принца Чарльза и перепрыгнуть сразу к маленькому принцу Уильяму. Оставим пока в стороне сомнительное благоразумие самой мысли: возлагать все надежды на незрелое дитя, несущее в себе гены Чарльза и Дианы, мягко говоря, трогательно, но суть не в том. Если уж вы установили систему наследственных привилегий, так принимайте то, что досталось, как бы ни был скучен очередной бедняга и какой бы дурной вкус он ни проявлял в выборе любовниц.

Мой личный взгляд на этот вопрос исчерпывающе выражен в песенке моего собственного сочинения. Называется она: «Я старший сын наследника наследника наследника того типа, что спал с Нелл Гвин», и я готов выслать ее вам отдельным изданием по получении 3 фунтов 59 пенсов плюс 50 пенсов на почтовые расходы и упаковку.

А пока вы можете вообразить, как я напеваю сей веселый мотивчик, искусно лавируя между машинами, пересекаю магистраль А30 и направляюсь по Крайстчерч-роуд к зеленой и тихой деревушке Вирджиния-Уотер.

Глава пятая

Я впервые увидел Вирджиния-Уотер в необыкновенно знойный день в самом конце августа 1973 года, примерно через пять месяцев со времени своего прибытия в Дувр. Лето я провел, путешествуя в обществе некоего Стивена Катца, с которым повстречался в апреле в Париже и которого с облегчением проводил из Стамбула дней десять назад. Дорога утомила меня, но я рад был возвратиться в Англию. Я был пленен, едва сойдя с лондонского поезда. Городок выглядел чистеньким и заманчивым. Он был полон ленивых предвечерних теней и невероятно яркой зелени, оценить которую в полной мере способен лишь тот, кто только что вернулся из стран с засушливым климатом. Рядом с вокзалом поднимались готические башенки санатория Холлоуэй: монументальное нагромождение кирпичей и фронтонов посреди паркового участка, начинавшегося сразу за станцией. Две девушки из моего родного городка работали в этом санатории сиделками и предложили мне переночевать в своей квартире и покрыть их ванну слоем накопленной за пять месяцев грязи. На следующий день я собирался вылететь домой из Хитроу: через две недели начинались нудные занятия в университете. Однако за лишней кружкой пива в пабе, называвшемся «Роза и корона», мне доверительно поведали, что в санатории постоянная нехватка младшего персонала и что меня, как англоговорящего от природы, возьмут не задумываясь. На следующий день голова у меня гудела, и, не дав себе времени на раздумье, я опомниться не успел, как уже заполнял анкеты и получал инструкции: представиться старшему санитару в отделении Тьюк ровно в 7 часов завтра утром. Добродушный человечек с разумом дитяти отвел меня в кладовую, где мне выдали тяжеловесную связку ключей и гору опрятно сложенного больничного одеяния: два серых костюма, рубашки и галстук, несколько белых лабораторных халатов (к чему это меня готовят?), после чего человечек проводил меня в мужское общежитие, корпус В. Там седовласая старуха показала мне спартанскую комнату и в манере, живо напомнившей незабвенную миссис Смегму, завалила меня наставлениями относительно еженедельной смены грязных простыней на чистые, часов подачи горячей воды и прочего.