Но ангара не было видно, аэрона тоже. Я решил было, что мне не повезло, что верховный правитель в отлете, и собирался было уйти со своей машиной в море, но вдруг в откосе белой скалы две плиты отодвинулись, и из черного отверстия беззвучно и быстро выскользнул аэрон. Мой был желтый, а этот синий, он почти сливался с потемневшей океанской водой. Я ударил по нему сверху и промахнулся и едва не врезался в камни, выступавшие из воды, но успел таки вывернуться, и жучок мой, весь взвыв от радости, вновь рванулся вверх. Я достал машину герцога с брюха; я бы мог расплавить ее и размазать по небосклону, но мне помешал Шурик.

– Ладно, кончайте, – сказал он сердито. – Мне же вас не разнять.

Три аэрона летели параллельным курсом, шагах в пяти друг от друга, так дружно и мирно, как будто ничего не произошло.

Остров быстро уменьшался в размерах, пока не превратился в точку, а мы шли и шли прямо на юг.

Не сговариваясь, мы распахнули люки и, выбравшись на броню, сели и свесили ноги над бездной.

– Ну, остыли? – спросил Шурик, глядя то на меня, то на Борьку.

– Холодает, – ответил я.

– К ночи дело, – поддакнул герцог.

Мы сидели на крыше управдомовского гаража, с трех сторон окруженные огнями нашего дома. Как-то я подсчитал, что во двор у нас выходят триста восемьдесят окон. Сейчас почти все они горели желтым, розовым и голубым.

Было несколько Красных окон и одно густо-синее: в этом свете, должно быть, шла какая-то особенная, нечеловеческая жизнь.

– Что делили? – осторожно спросил Шурик. – Неужели эту дурацкую планету?

Смешно.

– Да это он все! – В сердцах герцог мотнул головой и чуть не вывалился из люка. – Ворвался, разгром учинил… Старушку мне напугал чуть не до смерти.

Ноги, говорит, чтоб у нас в доме не было этого хулигана, в милицию буду звонить.

– Ноги не будет, не беспокойся, – заверил я.

– Опять двадцать пять! – пробормотал Шурик.

– Нет, не опять, – сказал я. – Ты знаешь, что он о нас с тобой думает? Что мы к нему ходим из-за жвачки.

– Кто, я? – вскинулся Борька.

– Ты, Боря, ты. Слишком много ты сам об этой жвачке думаешь, вот тебе и кажется, что она у всех на уме.

– Подумаешь, сказал сгоряча… – буркнул Борька.

– И правда, Серега, – миролюбиво проговорил Шурик, – ну сказал человек сгоряча, зачем раздуваешь?

– Хватит об этом, ребята, – сказал я. – Противно.

– Ладно! – Борька поднялся. – Хватит так хватит. Ну вас к черту всех с вашими принципами. Обойдусь и один, мне не привыкать.

– Вот и ладно, – сказал я, – будем знакомы. Но имей в виду: больше никого не купишь. Не дам.

– Это мы еще поглядим, – ответил Борька.

Шаги его прогромыхали по железной крыше. У края он немного помедлил, потом спрыгнул на землю, чертыхнулся напоследок, ушел.

– Эх ты! – сказал мне Шурик. – С тобой как с человеком пришли разговаривать.

Слишком много ты о себе понимаешь.

– А ты – слишком мало. Бедность не оправдывает рабства.

– Рабства? – переспросил Шурик. – Да это вы оба у меня в рабстве, я как хочу, так вами и верчу. Без меня бы вы давно уже передрались. Дурачье!

Я удивленно посмотрел на Шурика – так он еще никогда не разговаривал.