Пока спрут менял направление, я смотала едва ли не половину верёвки, однако вскоре пришлось отпустить её. Жила опять натянулась и стала растягиваться. Воспользовавшись тем, что там было мелко (чуть выше пояса), я спрыгнула в воду.

Возле скал находилась песчаная отмель, и я пошла к ней, осторожно ступая по дну, в котором было много ям. Ронту плыл рядом.

Я добралась до отмели, прежде чем спрут укрылся между скал. Верёвка выдержала, но спрут развернулся и поплыл обратно к пещере. Он ещё дважды прибегал к этой уловке. Каждый раз я сматывала часть жилы. Когда он появился на мелководье в третий раз, я попятилась из воды и, спрятавшись за песчаной косой, чтоб меня не было видно, изо всех сил потянула верёвку.

Гигантский спрут проехался на брюхе по песку и застрял на отмели с раскинутыми в стороны руками. Он лежал, наполовину прикрытый водой, и мне почудилось, что он умер. Потом я заметила, как он поводит глазами. Раньше, чем я успела выкрикнуть предупреждение, Ронту подскочил к великану и вцепился в него. Однако такого тяжёлого спрута нельзя было просто поднять и встряхнуть. Пока челюсти Ронту искали у головонога уязвимое место, три из многочисленных рук спрута обвивались вокруг шеи пса.

Конечно, опаснее всего встретиться со спрутом в воде, где он может присосаться своими длинными руками. С нижней стороны щупальцев у него идут ряды присосок, так что спруту ничего не стоит утащить тебя под воду и держать там, пока ты не захлебнёшься. Однако и на суше спрут запросто может причинить увечье – уж очень он сильный и живучий.

Спрут размахивал руками и рвался обратно в воду, мало-помалу утаскивая за собой и собаку. Я же не могла больше тянуть за верёвку, потому что она запуталась у Ронту между лап.

У меня на поясе висел костяной нож, которым я отдирала от скал морские ушки. Лезвие было довольно толстое, однако имело заострённый край. Отбросив с руки верёвку и на ходу снимая нож, я ринулась вперёд.

Забежала я сбоку, чтобы преградить спруту путь к воде. Но в воздухе мелькало столько спрутовых рук, что отрезать две-три из них было бесполезно. Я почувствовала, как одно щупальце задело мою ногу: меня обожгло, точно плёткой. Другое щупальце, отгрызенное Ронту, извивалось на песке – искало, к чему бы прилепиться.

И тут среди хитросплетения рук, словно на гигантском стебле, выросла голова и на меня уставились золотистые глаза с чёрным ободком. В ушах, перекрывая шум прибоя, звуки нашей возни и лай Ронту, стояло щёлканье осьминожьего клюва: он был острее моего ножа.

Когда я вонзила нож в туловище спрута, мне показалось, будто меня облепило несметное множество пиявок. К счастью, одна рука у меня оставалась свободной от них – как раз та, в которой я держала нож, – и я раз за разом вонзала его в толстую шкуру. Присоски, причинявшие мне ужасную боль, начали отлипать. Щупальца угомонились и обмякли.

Я попробовала было вытащить спрута на сушу, но оказалось, что я слишком ослабла. У меня не хватило сил даже вернуться за каноэ, я лишь забрала гарпун с наконечником, которые стоили мне таких трудов, и смотала верёвку.

Домой мы с Ронту попали уже в темноте.

У него на морде была глубокая рана от осьминожьего клюва, я тоже получила много царапин и порезов. В то лето я видела около рифа ещё двух гигантских спрутов, однако попыток добыть их я больше не предпринимала.

Глава 20

Вскоре после этого случая я набрала два каноэ морских ушек, причём самых вкусных, красных. Отделив их от раковин, я перенесла все ушки к хижине и вдоль южной стороны ограды, которая большую часть дня жарится под солнцем, соорудила из веток длинные полки, где и разложила моллюски сушиться.