Степан понял…

— По первости это тебе, — сказал дружелюбно. — Со мной тоже так было. Оправишься. Есть нам чего-то надо. — Он повернулся к беспокойной кучке песцов. — Что делать будем? — спросил как у равного. — Одного пока потащим — другого всего раздерут, собачьи дети. Подожди тут малое время, покарауль. Я одного наверх сволоку. Потом другого. Потом с берега две доски притащу, может, санки-самоделки на скорую руку сделаем и обоих довезём. Песцам только понюхать достанется.

Олень — не малая тяжесть. Даже сильный Степан еле поднялся вверх по откосу с грузом на плечах. Отдышавшись, он вернулся за вторым. В это время Ванюшка, разгорячившись, воевал с песцами. Они так и крутились около оленя, то с одной, то с другой стороны и визжали, как обиженные собачонки.

Наверху дело пошло легче: олени и без санок скользили по гладкому снегу легко.

— Ты примечай, — наставлял Степан, когда остановился передохнуть. — Кого я стрелял? Оленя аль вáженку?

— Оленя, — отвечал Ванюшка и добавил довольный, что сам догадался: — Важенка-то ростом мельче, мяса, стало быть, меньше.

— Ну и дурак, — спокойно ответил Степан. — Разве в том дело? А то в толк возьми: важенка телёнка принесёт. А ты её убил и приплод с ней пропал. А которые того не понимают, не промысленники они, а живодёры.

Ванюшка и оленей помогал тащить, сколько было силы, и слушал каждое Степаново слово, в душу ему оно западало, словно они со Степаном уже ровни. Одно было горе: Степан ему из драгоценной пищали выстрелить так и не дал.

— Погоди малость, — утешал он его, — домой возвернёмся, знатным тебя промысленником сделаю. А тут дашь тебе выстрелить — всё равно что одним олешком меньше домой притащим. Уразумел?

— Уразумел, — подавляя вздох, отвечал Ванюшка. — А лук-то мне всамделишный скоро изготовишь? Чтобы с тобой на олешков ходить?

— Всамделишный, — усмехнулся Степан. — Какой только твоя рука сдержит. А потом и до настоящего достигнешь.

Ванюшка кивал головой, но опять сдерживал вздох разочарования. Неужели ж ему лука настоящего не сдержать?

Домой олешков дотащили уже в потёмках. Песцы провожали до самого порога, так что Ванюшке то и дело приходилось их снежками да ледышками отгонять. А когда дверь избушки затворили, они долго ещё с досады визжали не то по-собачьи, не то по-кошачьи.

— До чего ж они тут смелы, — дивился кормщик. — Стало быть, человека не знают.

— То не плохо, — отозвался Фёдор. — Мясо у них доброе, на варево годится. А зимой и шкур наберём, будет чего домой везти. Мех-то их зимний хоть с чернобуркой не сравнить, а всё в цене.

С холоду охотникам в избушке показалось тепло и уютно. В чугунке на угольях стояла горячая вода — есть чем жареное мясо запить. Фёдор, хоть воркотни от него не оберёшься, а позаботился.

Не успели передохнуть, а Степан, словно и не наработался, уже из сеней обоих олешков тащит.

— Давай, Фёдор, — говорит, — шкуры снимать, пока не вовсе застыли.

Со шкурами быстро покончили, часть мяса под крышу повесили — пускай в дыму коптится, остальное в сени занесли. Ванюшка как ни устал, а зуйкову работу справил: на полу, что осталось, прибрал и опять на нары забрался погреться. Сон его крепко морил, да глядит — отец из-под нар палку вытащил и ножом к ней примерился, шепчет что-то, рассчитывает. Как тут уснуть?

— Это к чему? — удивился Степан.