На крыльце с автоматом наперевес застыл Петро Будник, у калитки — в плащ-палатке старательно тянулся в струнку Магометшин, — караулы были расставлены.

Покряхтывая, Полехин прошествовал к воротам, за которыми обстукивал колеса генеральского «Мерседеса» водитель. В стороне, привалившись к металлической решетке, переговаривались двое охранников. При виде генерала все трое выжидательно вытянулись.

Но Полехин, отмахнувшись, в сопровождении Арташова пошел к берегу.

Море открылось сразу, едва вышли из кустарника в дюны.

Полехин прошел к огромному валуну у края невысокого обрыва, толстым пальцем огладил волосатый мох на поверхности камня, уселся. С сапом втянул в себя пропитанный йодом воздух. Вгляделся в волны, что с глухим рыком лизали побережье острова.

— Балтика! — протянул он. — Слышь, Арташов, как рычит. Не любит нас с тобой. Ничего! И пес побитый порыкивает. А после ластится к новому, понимаешь, хозяину. Побили — теперь приручим!.. Чего озираешься?

Арташов встрепенулся, поймав себя на том, что краем сознания изучает открытую местность вокруг, прикидывая, где можно укрыть генерала в случае опасности. Поймал — и сам себе изумился: прятаться больше было незачем. Но подсознание продолжало воевать. — Ты, кстати, хоть знаешь, в чьем доме оказался? — полюбопытствовал генерал.

— Знаю. — Зна-аю! — передразнил Полехин. Озадаченно потряс залысой головой. — Всё-таки любопытные коленца жизнь отхватывает. В первую мировую германский флот в Финский залив пожаловал. В Петроград захотели прорваться. А знаешь, что спасло город, а считай, и революцию? Не смогли преодолеть минно-артиллерийскую систему, разработанную адмиралом Эссеном. А вот теперь мы с тобой вышли на германскую Балтику. И в кого утыкаемся? Опять в фамилию Эссен, от революции сбежавшую. Такая вот круговерть суд е б в природе. Он огладил крутой, в складках затылок. — Ты-то как к ним угодил? Других домов, что ли, не было?

— Сами видели. Поблизости ничего. — Положим, видел. Хотя, если и были, тебе б наверняка этот достался. Вот если по всему побережью, — он повёл лапищей, — одну-единственную коровью лепешку оставить, ты в нее как раз и угодишь. По раздражению, овладевшему генералом, Арташов сообразил, что разговор затеян неспроста. Полехин вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, протянул подчиненному: — Твоя работа? Даже не развернув, Арташов узнал потерянный листок. — Видно, когда в штабе был, из сумки выпал, — объяснился он. — Это что, семечки, чтоб выпадать!? — рявкнул Полехин. — Вслух читай. Арташов уныло вздохнул: — Порой мне кажется: Она рожала не меня, а мир, в котором есть страна Из крови и огня. Уж лучше б спрятаться в подол, Не видеть и не знать Тот многоликий произвол, Что подарила мать. Товарищ генерал! Тут ничего крамольного. «Страна из крови и огня», — так война же. — А многоликий произвол — конечно, Гитлер, — в тон ему догадался Полехин.