До сих пор они сидели за столом, переплетя руки. Она выпростала пальцы.

— Нет здесь никаких партизан. А то, что в комендатуре, так я ведь никого не предала. Или так, или с голоду подохнуть. Зло прищурилась: — Можно было, правда, еще в бордель. Всё выбирала, что для наших будет простительней. Как думаешь, не ошиблась ли? Подкрашенные ноготки ее непроизвольно поползли по непрокрашенной доске, оставляя борозду. — Но можно было, наверное, с подпольем как-то связаться, — неловко буркнул Арташов. Лицо Маши исказила горькая усмешка. — Вот и я поначалу такой же наивной дурой была. Да если и были подпольщики, их в первый же месяц повылавливали. Наверное, вроде меня специалисты, — невесело пошутила она. — Был поначалу партизанский отряд. Но я еще только подумала, а каратели его уже ликвидировали. Ничего не скажешь, ловко немцы работают. Голос ее задрожал. Арташов почти физически ощутил, сколько боли и озлобленности скопилось в прежней открытой, порывистой девчушке, брошенной без всякой защиты на произвол судьбы и обреченной выживать как умела. Рывком притянул он к себе Машин табурет, прижал ее к себе. И — будто плотину прорвал. Уткнув лицо ему в плечо, она разрыдалась. — Видишь, как получилась, — давясь слезами, забормотала она. — Мечтала на фронт, бороться с захватчиками. А вместо этого им же и служу. Думаю, как наши освободят, попроситься санинструктуром. Только — возьмут ли? Или, наоборот, обвинят. Вот даже ты заподозрил. А там, кому еще объяснять придется. Не каждый вникнуть захочет. — Ничего, родная, теперь прорвемся, — Арташов огладил подрагивающую головку как когда-то, когда совсем похоже рыдала она после незаслуженного неуда по истории политучений. И как тогда, склонившись к ушку, зашептал: — Как я рад, что мне дано лишь тебя любить, и стучать в твоё окно, и цветы дарить, под дождем твоим стоять, под снегами стыть, безрассудно ревновать, тихо говорить: «Как я рад, что мне дано лишь тебя любить… При первой же строчке Маша встрепенулась. Карие глазищи наполнились прежней восторженностью. Расстаться с ней, едва обретя? Арташов вскочил. — А зачем собственно дожидаться судьбы, если она, голубушка, в наших руках? «Зарницу» помнишь? Кроссы на значок ГТО? — Ч-чего? — До линии фронта сможешь дойти?! Маша, сглотнув, кивнула. — Прямо сейчас! — Господи! Да поползу. — Тогда чего копаешься? Живо собирайся! — потребовал Арташов. — Через две-три недели, когда во Льгов придут проверялы, кукиш им достанется, — ты уже будешь числиться переводчицей в армейской разведке — за сотни километров отсюда. — Женечка! — Маша ошарашенно глядела на жениха. — А тебе за это ничего?… — Глупости! Знаешь, кто меня на задание послал? Ему слово сказать… — Арташов сорвал с вешалки куртку, протянул. — Только быстро.