Бастианна вернулась в комнату и направилась к двери, но Маргрет попыталась остановить ее.

– Ты же так и не рассказала, зачем вас захватил французский корабль, и что там с вами происходило, а главное, каким образом оказалась в нашем доме. Я уже несколько раз спрашивала тебя об этом, но всякий раз ты отмалчиваешься.

– И не стану рассказывать.

– По-че-му? – притворно обиделась Маргрет.

– Потому что тебе этого пока что не понять.

– Мне уже девятнадцать, Бастианна. Я обручена, и мы с Роем уже даже… – приложила она палец к губам.

– Вот об этом тебе, бесстыдница, лучше помолчать, – вполголоса усовестила ее корсиканка. – Даже со мной. Пока что, – тут же спохватилась она. – А вот на корабле расскажешь поподробнее. Уж что-что, а я такие истории люблю. Кстати, о том, что происходило со мной, тоже узнаешь на корабле. Потому что, только побывав на палубе неделю – другую, увидев совершенно озверевших без женщин, осатанело мечущихся в тоске от борта к борту мужчин, в состоянии будешь понять, что они вытворяли с нами там, в море, после того как корабли отошли подальше от берегов Корсики.

Поскольку Маргрет из замка изгоняли, герцог запретил устраивать какие бы то ни было проводы, и даже матери ее разрешил попрощаться только в виде благословения на далекий и нелегкий путь, которое молодая изгнанница получила и из уст епископа Роже. Сам же герцог Николя де Роберваль лишь сквозь зубы процедил:

– Когда станешь благоразумной и поведешь себя в Новой Франции, как подобает дочери пэра, герцога де Роберваля, через три года я, возможно, сумею простить тебя и даже решусь принять в своем замке. Но не раньше.

– Три года – слишком малый срок, чтобы я… сумела простить вас, герцог де Роберваль, – холодно ответила Маргрет, поправляя наброшенную на плечи черную дорожную накидку. – А потому советую запастись терпением.

Если при прощании мать и сумела сдержать слезы, то только потому, что слез этих у нее уже не было. Алессандра проплакала всю ночь, и лицо ее распухло так, что в ближайшие две недели показаться на глаза своему возлюбленному маркграфу де Мовелю она вряд ли решится.

Чтобы подчеркнуть, что лично он провожать дочь не собирается, герцог ушел со двора, поднялся на выходящий к воротам балкон и только тогда приказал выпустить обоз юной герцогини. Не решаясь ослушаться грозного мужа, Алессандра, сама помнившая о любовном грехе своем, робко последовала за герцогом. Однако Маргрет простила ей это. Ей, все еще остающейся в этом мрачном замке, она могла только посочувствовать.

– Вам-то за что такое наказание, досточтимая донья Бастианна? – сочувственно спросил Отставной Бомбардир, помогая замешкавшейся служанке сесть в карету.

– Это для Маргрет – наказание, – беззаботно ответила корсиканка. – Меня же спроси, за что мне такое… помилование.

Усевшись на переднее сиденье, чтобы герцогине оставалась вся задняя часть кареты, она сияла от радости. Едва осмотревшись в уютной, оббитой шерстяной тканью карете, она тотчас же приоткрыла окошечко, чтобы лучше видеть окрестности. Маргрет почувствовала, что корсиканка действительно истосковалась по дороге, по воле, по морю; что она и в самом деле прирожденная путешественница, и никакими дальними странствиями ее не запугаешь. И эта бесшабашность Бастианны, ее уверенность в себе постепенно передавались Маргрет.

– Ей вы, душегубы! – прикрикнула корсиканка на вооруженных конных слуг, которые сопровождали их обоз.