Кэти отвечала на его поцелуи с не меньшим пылом. Джон, все мышцы которого были напряжены, понял, что она хочет его так же неуемно, как он хотел ее. Трепет ее гибкого тела говорил об этом совершенно недвусмысленно.

Раздув ноздри, он толкнул ее на постель, в эту секунду для него не существовало ничего, кроме желания, вопившего о своем удовлетворении. Негодующий писк остановил его на самом краю пропасти, в которую он был готов свалиться. Покрутив головой, чтобы немного прояснить мысли, он посмотрел на своего сына, который отвечал ему недобрым взглядом. По-видимому, новорожденный младенец не собирался так просто уступать ему свой обед. Лихорадочно возблагодарив Бога за своевременный сигнал, поданный ему Крэем, Джон решительно отпрянул назад. Джон понял, что, если бы не вмешательство его сына, эта ведьма снова уловила бы его в свои сети.

— Ты, должно быть, и вправду считаешь меня дураком, — тихо сказал он, угрожающе сдвигая брови. — Я могу ошибиться один раз, но не дважды, будь я проклят! За твоим ангельским личиком скрывается расчетливая, бездушная сущность похуже, чем у любой портовой шлюхи. Я скорее пересплю со змеей, чем с тобой!

Кэти сжалась в комочек. Она не могла выговорить ни слова в свое оправдание, по ее щекам катились слезы. Не переставая сыпать ругательствами, Джон размашисто двинулся к выходу. Когда он от души припечатал за собой дверь, Кэти забилась в истерике. Крэй вторил ей истошным ревом.

В течение нескольких недель после рождения Крэя Кэти почти не видела своего мужа. Он энергично трудился над превращением Вудхэма в доходное имение. Во времена его матери хлопковые поля обрабатывались вольнонаемными поденщиками, но когда его отец женился на Изабель, та настояла на покупке и использовании черных рабов, объясняя это их дешевизной, и Маркус Хейл уступил ее требованиям. Что касается Джона, то он всегда презирал сам институт рабовладения, однако нынешняя экономика Юга целиком зиждилась на этом фундаменте. Джон вложил в плантацию большую часть своих сбережений, и, не получив выгоды от будущего урожая, он бы полностью разорился. Разумеется, он всегда мог вернуться обратно в море. Однако Джон твердо решил пойти на это лишь в крайнем случае. Ради Кэти и — если говорить начистоту — ради Крэя, он хотел выстроить надежный и крепкий дом.

Пойдя на компромисс со своей совестью, он не стал нанимать надсмотрщиков и управлял полевыми работами сам. Он трудился от зари до зари, изматывая себя не меньше своих работников. Возвращаясь домой, он был способен лишь наскоро проглотить ужин и рухнуть на узкую кровать в своем кабинете. Порою он засыпал немедленно, но чаще всего Джона неотступно преследовал образ Кэти: шелковистость ее волос, нежная белизна кожи, тепло ее тела, трепещущего в его руках. Много раз он едва не поддавался искушению пойти к ней в комнату и излить свою похоть, овладев тем, что принадлежало ему самым законным образом. Но затем Джон начинал бояться, что она получит во власть не только его тело, но и душу. Она бы не успокоилась до тех пор, пока не увидела бы его вновь пресмыкающимся у ее ног. Нет уж, будь он проклят, если доставит ей такое удовольствие.

Хорошим лекарством могли бы послужить другие женщины, но Джон с холодным бешенством обнаружил, что он их не хочет. Во время эпизодических наездов в город он улавливал и безошибочно истолковывал определенные знаки внимания, оказываемые ему со стороны некоторых весьма красивых дам, но его интерес к ним не шел дальше вялого увлечения. По дьявольской иронии судьбы единственной женщиной, способной возбудить его до кипения, была его собственная законная жена, мать его сына, но к ней-то он и не осмеливался притрагиваться.

Сочетание усталости и сексуального томления превратило Джона в пороховую бочку, готовую взорваться из-за малейшего пустяка. Все, от Петершэма до поваренка, время от времени испытывали на себе его хлесткую брань.