Андреа был молчаливым, диковатым, у него не было друзей, и только Орнелла знала о том, что он обладает трепетным, жалостливым сердцем.

Так повелось в их краях: человек, тем более мужчина, был вынужден скрывать свои слабости.

Увидев, что сын опять пришел без добычи, Беатрис со вздохом произнесла:

— Когда тебе исполнится шестнадцать, я куплю хорошее ружье.

Андреа вздрогнул и ничего не сказал, но Орнелла заметила, что взгляд его больших темных глаз полон затаенной боли.

После обеда Орнелла согрела воду и вымыла волосы, а потом уселась на солнцепеке. В трещинах каменных стен копошились пауки. В жарком воздухе жужжали насекомые, ветер доносил с гор запах тимьяна и лаванды. Она смежила веки и погрузилась в блаженную дрему.

— Когда мне исполнится шестнадцать, моей жизни придет конец, — услышала Орнелла и открыла глаза.

Перед ней стоял Андреа. Его штаны были продраны на коленях, а суконная жилетка, надетая на голое тело, пестрела кое-как приделанными заплатами. Однако он был гибким и стройным, с густыми черными волосами, выразительными глазами и обещал стать красивым мужчиной.

— Всю свою жизнь я только и слышу о том, что должен убить Леона Гальяни! Каким образом? Встретить его на улице и выстрелить ему в сердце? Заманить его в ловушку и столкнуть со скалы? Меня тошнит от слов «убийство», «месть» и «ненависть».

— Ты не обязан это делать, если не хочешь, — неуверенно произнесла Орнелла.

Андреа тряхнул головой.

— Нет, обязан! Иначе мать меня проклянет!

Орнелла понимала, что он прав. Погребальный плач Беатрис у гроба мужа наложил на Андреа — единственного мужчину в семье — обет отмщения. Вендетта считалась главным принципом справедливости, пусть варварским, зато основанным на искренних чувствах.

— Леон Гальяни не считает себя виновным в гибели нашего отца. Говорят, он даже давал клятву на Библии.

При иных обстоятельствах Орнелла ни за что не произнесла бы таких слов, но ей было жалко брата. Сейчас, как и в детстве, Андреа выглядел растерянным, неприкаянным, не могущим себя защитить. Местный священник, отец Витторио, организовал при церкви школу, где обучал ребятишек Лонтано грамоте, но в десять лет Андреа перестал туда ходить, потому что дети (особенно Джулио, средний из братьев Гальяни) смеялись и издевались над ним.

— Подумать только, когда это случилось, я еще лежал в колыбели!

Орнелла кивнула.

— Я тоже ничего не помню.

— Как думаешь, быть может, мать напрасно обвиняет Гальяни? — тихо спросил Андреа.

— Не знаю. Она никогда не рассказывала о том, что произошло на самом деле.

— Леона Гальяни нельзя назвать трусом. Едва ли он стал бы отпираться, если бы был виновен.

— Тогда почему мать так уверена в этом?

— Неизвестно. Однако я не встречал ни одного человека, который мог бы сказать, что видел, как Гальяни убивал нашего отца, — твердо произнес Андреа.

— Жаль, что мы с тобой не можем поменяться местами, — сказала Орнелла. — Я знаю, что в твоем сердце нет ни ненависти, ни жажды мести. Мне было бы проще это сделать.

Дино Гальяни спешил домой. Он понимал, что отец отругает его, если узнает о том, что он бродил по берегу без дела. Глава семьи держал детей в строгости; достаточно было одного-единственного сурового взгляда, чтобы любой из них ощутил слабость в коленках.

Его полное имя было Джеральдо, но все, кроме Леона, звали молодого человека Дино, сокращенно от Джеральдино, так, как когда-то в детстве мать ласково нарекла своего первенца.