Я давно здесь не был, и сначала мне было весело носиться по коридору и стучаться в комнаты к бывшим соседям. Но скоро мне это наскучило, и я вышел во двор. Шахта больше не казалась страшной. Наверное, потому, что жили мы далеко и мне было куда убежать и где спрятаться.

Я пошел к ней, сначала медленно, потом все быстрее. Я не чувствовал страха, и меня это очень радовало. Я понял — шахта страшна только на расстоянии. Теперь же, чем ближе я подходил, тем реальнее и меньше она становилась.

Я замер у самой черты, тень здания всего на несколько шагов отделяла меня от открытых ворот. Вдруг шахта тяжело вздохнула мне навстречу. Я почувствовал ее дыхание, душное и влажное, как на дне оврага, куда сорвался на прошлой неделе, играя с друзьями в войнушку, и не решился пойти дальше. Но потом все же сделал шаг вперед, медленно приблизился к дверям и заглянул внутрь.

Сначала я ничего не разглядел, мои глаза после яркого света были еще слепы. Я только почувствовал густую и гулкую пустоту, она уходила куда-то вверх, она приподняла меня и понесла. Это было ясное физическое чувство, и я ухватился за холодный дверной косяк. Потом глаза привыкли к полумраку, и предметы выступили мне навстречу, так же медленно, как минуту назад сам я подходил к дверям.

Сначала я почувствовал, как сузилось передо мной пространство: я увидел, пусть и далеко от себя, противоположную стену и высоко, под самым потолком, узкие окна-щели; потом я понял, что внутри шахта круглая, и это меня удивило — здание было больше всего похоже на вытянутую вверх табуретку (я еще не знал, как называется эта фигура, но сравнение с табуреткой, которую мать часто чинила, мне понравилось); в центре этого круга я увидел столб, а в нем двери за железной решеткой; немного в стороне от дверей помещалась будка, как на тракторе. Только будка была не на колесах, она стояла на полу. И все же ее сходство с тракторной кабиной меня очень удивило (я разглядел рычаги и высокое сиденье) и обрадовало: ничего страшного внутри шахты больше не было, на таком тракторе работал сосед дядя Коля, и он часто катал меня по нашей улице.

Я засунул руки в брюки, стал расхаживать по шахте с видом небрежным и бесшабашным, и даже что-то насвистывал. Вдруг я вздрогнул, будто кто-то коснулся спины холодной ладонью. Но по инерции сделал еще шаг навстречу тому лицу. Оно было отдельно от тела — собственно, и тела не было, лицо висело в воздухе, как маска на серой стене.

Несколько мгновений я смотрел на лицо. Оно оставалось неподвижным. Но я не успел подумать, что оно мне привиделось. Лицо стало приближаться; потом я увидел выпачканные в чем-то черном руки, различил контуры человеческого тела, узнал изуродованного старика…

И вот я лечу прочь от шахты, впереди прыгает здание общежития, я вижу на пороге Няньку и за ее спиной мать, я понимаю, что кричу во всю глотку, потому, наверное, они уже бегут мне навстречу и у них испуганные лица. Я останавливаюсь, смотрю на свои великолепные новые брюки с двумя настоящими карманами, слышу, как хлюпает в сандалиях вода, чувствую влагу на коленях и понимаю…

Всю обратную дорогу домой я проплакал от обиды, но только молча, про себя. Это был первый день, когда сбылась моя давняя мечта — я вышел из дому в брюках с двумя карманами, с ремнем, продетым через настоящие «взрослые» петли, и с такими ровными, чудными стрелками на гачах.

Глава 3

Отчим избивал мать каждый раз, когда она узнавала о его новой измене. А баб у него было много.

Тот вечер я помню отчетливо. Отчим пришел с работы рано, еще не было пяти. Сразу накинулся на мать, спрашивал, зачем она так поступила. Мать молчала. Отчим кричал — когда это он ее бил?! только объяснял кое-что, политику нашей партии объяснял. И если мать не заберет заявление, он тогда…

Мать крикнула, что она его больше не боится и никогда не боялась, только дурака любила и все прощала, теперь же хватит, уже сын ее ненавидит, она не понимает, как можно так жить, но она его любит, любит, и потому признается, что на работе ее заставили пойти в поликлинику, они вызвали милиционера, он сам отвел ее к врачу, она не хотела давать эти показания, не хотела, не хотела…

Он все понял, крикнул отчим, теперь они станут жить по-другому, не будет больше никаких баб, только пусть она заберет заявление, он не хочет в тюрьму, он не хочет в тюрьму, он не хочет в тюрьму …

Хорошо, прошептала мать, я заберу заявление, черт с ним, заберу, но если он еще раз, еще хоть один раз…

Да-да…

Нет-нет…

Заскрипел диван.