Изменить размер шрифта - +
А ведь можно было сообразить, что это пустая трата времени, особенно если учесть, что на его горбу всегда оказывается особливо поганая работа. Он зашагал вниз по склону, между деревьев, к остальным, качая на ходу головой. Твердым, уверенным шагом. Шагом вождя. Зобатый считал, что предводителю очень важно выглядеть так, будто он знает, куда идет. Особенно в тех случаях, когда он этого не знает.

Раубин спешил за ним и пискляво бубнил в спину:

– Она ничего определенного не говорила. Ну, в смысле, об этой вещи. Она, знаешь ли, никогда не говорит. Только лупит глазищи свои… – Он передернул плечами. – И говорит: принесите мне вещь оттуда-то. И цвет кожи ейной, и голос… а когда она смотрит на тебя, аж в пот кидает от страха-то… – Его снова передернуло, да так, что даже гнилые зубы заскрежетали. – Сразу признаюсь: вопросов ей я не задаю. Я, когда она меня к себе требует, только и надеюсь, что успею выбраться оттуда, прежде чем обмочусь прямо там, где стою. Бегу от нее со всех ног и добываю то, что она тре…

– Ну, значит, для тебя все сложилось так, что лучше и не надо, – перебил его Зобатый. – До тех пор, конечно, пока не надо будет в самом деле добывать эту твою штуку.

– Но добывать эту штуку нам все же приходится… – размышляла вслух Чудесница, подняв взгляд к кронам деревьев, отчего на ее грубом костистом лице играли блики света и тени, – и недостаток подробностей может нам изрядно выйти боком. Деревня немаленькая, и в ней найдется уйма всевозможных вещей. Но какая же из них нужна-то? Что брать и что не брать, вот в чем вопрос. – Судя по всему, она пребывала в задумчивом настроении. – Можно даже сказать, что для нее и голос, и цвет кожи, и аура страха в нашем случае… залог провала.

– О нет, – возразил Зобатый. – О провале для нее можно было бы говорить лишь в том случае, если бы именно она осталась здесь с перерезанной глоткой из-за того, что поленилась рассказать о всяких мелких подробностях задания, для которого нас загнали сюда, на край света. – И, окинув Раубина суровым взглядом, он вышел на поляну.

Гордяй Легкоступ точил ножи. Он сидел, скрестив ноги и разложив на клочковатой траве восемь ножей – от малюсенького, длиной в большой палец Зобатого, стилета до здоровенного тесака, который смело можно было назвать коротким мечом. Девятый он держал в руках; точильный камень шаркал по стали – вжик-вжак, – задавая ритм негромкому напеву. У него, у Гордяя Легкоступа, был удивительно хороший высокий голос. Живи он в более счастливые времена, наверняка стал бы бардом, ну а в теперешние куда доходнее было грабить и резать людей. Зобатый считал это печальным явлением, но такие уж времена…

Брек-и-Дайн сидел рядом с Гордяем и, вывернув странным образом губы, общипывал зубами уже обглоданную кроличью косточку, как овца щиплет траву. Огромная и очень опасная овца. В его громадном синем от татуировок кулачище косточка казалась совсем крохотной, как зубочистка. Весельчак Йон глядел на него хмуро, как на кучу дерьма, на что Брек, возможно, и обиделся бы, если бы не знал, что Йон смотрит так на всех и на все. Совершенно определенно, Весельчак выглядел сейчас самым мрачным человеком на всем Севере. Но ведь он и получил свое прозвище именно из-за этого.

По другую сторону поляны перед громадным длинным мечом, прислоненным к дереву, стоял на коленях Жужело из Блая. Он накинул на голову капюшон, так что наружу торчал только острый кончик носа, и упирался подбородком в стиснутые кулаки. Судя по всему, молился. Зобатый всегда довольно настороженно относился к людям, которые молились богам, а уж о тех, кто молился мечам, и говорить нечего. Но такие уж времена, думал он. В кровавые дни мечи дороже богов. И, конечно, их куда больше.

Быстрый переход