— Если все будет хорошо, — заверил я его, — вы получите право на дополнительное вознаграждение.

Я оказался тем клиентом, которого обычно долго поджидают в таких скромных конторах, как у Морэ.

— Все будет хорошо, — пообещал он.

Действительно, все прошло очень хорошо. Даже слишком.

Гильотина…

Существуют люди, не созданные для подобной смерти… Например, я. Останавливаюсь на этой мысли, полной высокомерия. Если задержаться на ней, становится понятно, что она пуста. Я сижу в камере, предназначенной для смертников. Нахожусь в компании с человеком, как и я, приговоренным к смерти… И что? Не означает ли это, что судьбы наши одинаковы? В эту минуту, когда в тюремном дворе строят приспособление, на котором лишат жизни одного из нас, могу ли я впасть еще в один грех, грех гордыни? Шкура моя стоит не дороже шкуры Феррари!

Разными дорогами попали мы в этот тупик, в эту страшную камеру… Я смотрю на серые стены, которые бледный рассвет делает еще ужасней, и говорю себе, что они навсегда замараны людьми, проходившими через эту камеру. Ничто не сможет очистить их. Эти стены больны, из них сочится людское горе, и вид их напоминает лицо прокаженного… Я лечу в пространство, высоко, очень высоко, туда, где радостно и чисто, где воздух невероятно легок и свет бесконечно чист. И с этих высот я смотрю на тюрьму… Мне хочется вырвать ее с корнем, прочь с этого места, и вместо каменных стен посадить здесь цветы.

Феррари больше не плачет. Тыльной стороной ладони он вытирает слезы. Когда он двигается, кандалы его грустно звенят. Его мутный взор задерживается на мне.

— О чем ты думаешь? — обеспокоенно спрашивает он. Поскольку я не отвечаю, он добавляет: — Можно подумать, что ты весь в мечтаниях…

— Я и так мечтаю…

Он вздыхает:

— Везет тебе… А я словно с ума свихнулся… Вспомнил детство, тогда все еще было возможно…

Сомневаюсь, что воспоминания детства вызвали у него слезы. Хотя бывает и так, именно эти воспоминания действуют на мужчин сильнее всего. Феррари продолжает:

— Вообще-то я слышал разговоры о гильотине, и они всегда вызывали у меня страх, страх от простой мысли, что эта штука существует, ты понимаешь?

— Да, понимаю…

— Так вот, мне сейчас страшно от сознания того, каким образом я умру. Сама мысль страшнее, чем реальность…

Смотри-ка, занятные мысли возникают порой в голове этого гангстера! Помолчав немного, он говорит:

— Тебе не кажется, что страх, который жил во мне раньше — от предчувствия?

— Не знаю…

— Ты как думаешь, можно предчувствовать событие задолго до того, как оно произойдет?

Вопрос его заставил меня задуматься…

Действительно, существует ли предчувствие? Решительно, нет! Я, во всяком случае, никогда не думал, что все окончится именно так…

В этот день, в полдень, у меня было свидание с дуэтом Мемэ — Альфонс. Я заметил, что их восхищение моей персоной еще более возросло.

— А здорово у вас котелок варит, — заявил мне Альфонс тоном, каким обычно сообщают человеку важную новость.

— Почему?

— Все получилось именно так, как вы предвидели. Ваша дамочка клюнула на наживку запросто!

Мемэ изложил все более обстоятельно, поскольку был не таким эмоциональным.

— Я ей растолковал, что мы проторчали весь день на почте, но никого не засекли. Затем спросил, не говорила ли она о нашем сотрудничестве со своим дружком. Она побледнела и спросила, какое отношение это имеет к нашему делу. Я долго изображал из себя парня, у которого на уме дурные мысли и он не осмеливается высказать их вслух… Она стала настаивать, и тогда я сказал, что все это дело о шантаже кажется мне слишком подозрительным и что у меня есть кое-какие сведения об этом самом парне по фамилии Норман.