— Понял, товарищ майор!

На Свири

Это событие у всех нас осталось в памяти. Утром 21 июня 1944 года мы сидим в траншее, из которой видна река и противоположный берег, изрытый траншеями, с проволочными заграждениями, буграми замаскированных дзотов и бронеколпаков. За ними лес.

В напряженную тишину незаметно вплетается едва слышимый гул. Он приближается, усиливается, тяжелый и натужный. В бледном, подернутом дымкой небе плотным строем летят самолеты.

Бомбардировщики идут тройками. В каждой линии таких троек три. Вот первые уже над нами, и мы видим, как от самолетов черными каплями отделяются бомбы и стремительно несутся вниз. Они падают на противоположный берег, на траншеи и укрепления противника. В воздух летят проволока, земля, обломки бетона и дерева. Клубится сизочерный дым, и словно живая, содрогается под ногами земля.

Потом появились штурмовики, «Илы». Они шли низко, будто утюжили берег, поражая врага «эрэса-ми» и пулеметными очередями.

Едва штурмовики скрылись, как далеко в нашем тылу зарокотало, загремело, завыло. Над лесом поднялось темное облако дыма и пыли, из которого огненными стрелами вылетали ракеты. Ударили орудия и минометы. Началась артиллерийская подготовка. Наши орудия бьют по противнику, тот, огрызаясь, отвечает.

Я высовываюсь, стараюсь рассмотреть лощину, где вчера наблюдал плоты с чучелами, но меня дергают за гимнастерку, и я падаю.

— Ты не очень-то высовывайся. Влепит, — миролюбиво говорит командир пулеметной роты, капитан Белоусов.

Взгляд его глаз суров, а лицо в глубоких складках добродушно.

Со всего полка собрали станковые пулеметы «максим». Они расставлены в траншее. Тут же и противотанковые ружья. Задача пулеметчиков — и наша, бронебойщиков, — с началом форсирования реки подавить огневые точки противника.

Все тонет в грохоте взрывов. Что-то кричит мне Белоусов, но разобрать невозможно.

Загрохотала «катюша». Берег скрылся в дыму. К траншее выползла самоходка. Круглой пастью зияет ствол орудия. Ствол медленно развернулся, замер, и раздался оглушительный выстрел. Воздушная волна ударила в траншею, едва не сбив с ног солдата. Он выругался, погрозил самоходчикам кулаком и вдвоем с помощником откатил пулемет на новое место.

Не остался в долгу и противник. Его снаряды и мины густо ложатся по берегу, вблизи нашей траншеи и за ней. Ведь пристрелян каждый бугорок, каждое дерево!

Прямо в траншею, в то место, где затаились три солдата и офицер, попала мина. Взрыв — пыль, сизый дым стелется по траншее. Катится окровавленная каска, на одном из солдат горит обмундирование.

Я вижу, как лица пулеметчиков побледнели. Люди прижимаются друг к другу, торопливо и глубоко затягиваются крепчайшей бийской махоркой, испуганно глядя на недвижимые тела.

Грохот не ослабевает. Мощный артиллерийский кулак молотит и молотит, поражая всю немалую глубину неприятельской обороны, разрушая укрепления и укрытия, огневые позиции, пункты наблюдения и узлы связи, сосредоточение резервов и колонны на дорогах.

Вдруг гул разрывов разом отдалился. Вся артиллерия, что била по переднему краю, перенесла огонь в глубину. Вот он, долгожданный перенос огня, с которым начнется ложная переправа!

— Гвардейцы, за мной! — выбежал из укрытия лейтенант Ставропольцев.

Вслед за ним к реке бросились двенадцать гвардейцев.

— Мытарев, твой плот крайний! — командовал старший сержант Немчиков. Павлов, Бекбесунов, ваши — ближние.

Солдаты из взвода Журавлева помогали столкнуть плоты в воду.

— Живей! Живей! — Ставропольцев бегал вдоль берега от плота к плоту, в руке пистолет. — Продержитесь, хлопцы, четверть часа! Всего пятнадцать минут!

Неподалеку взорвался снаряд.