Мать приказала ребятам запереть за нею дверь на крючок и никого не впускать, "так как, - пояснила она, - по городу ходит скарлатина".

В отсутствие матери кто-то долго стучался к ним в дверь.

- Приходила скарлатина, но мы не впустили.

Правда, в конце концов у детей создается привычка к нашим "взрослым" идиомам и метафорам, но эта привычка вырабатывается не слишком-то скоро, и любопытно следить за различными стадиями ее возникновения и роста. Приведу один очень характерный пример. В семье заговорили о новой квартире, и кто-то сказал, что ее окна выходят во двор. Пятилетний Гаврик счел необходимым заметить, что окна из-за отсутствия ножек не могут ходить по дворам. Но произнес он это свое возражение без всякой запальчивости, и было видно, что для него наступил тот период языкового развития, когда дети начинают примиряться с метафоричностью наших "взрослых" речей. Этот период, насколько мне удалось заметить, у нормальных детей начинается на шестом году жизни и заканчивается на восьмом или девятом. А у трехлетних и четырехлетних детей такой привычки нет и в зародыше. Логика этих рационалистов всегда беспощадна. Их правила не знают исключений. Всякая словесная вольность кажется им своеволием.

Скажешь, например, в разговоре:

- Я этому до смерти рад.

И услышишь укоризненный вопрос:

- Почему же ты не умираешь?

Ребенок и здесь, как всегда, стоит на страже правильности и чистоты русской речи, требуя, чтобы она соответствовала подлинным фактам реальной действительности (в той мере, в какой эта действительность доступна ему).

Бабушка сказала при внучке:

- А дождь так и жарит с утра.

Внучка, четырехлетняя Таня, тотчас же стала внушать ей учительным голосом:

- Дождь не жарит, а просто падает с неба. А ты жаришь котлету мне.

Дети вообще буквалисты. Каждое слово имеет для них лишь один-единственный, прямой и отчетливый смысл - и не только слово, но порою целая фраза, и, когда, например, отец говорит угрожающе: "Покричи у меня еще!" - сын принимает эту угрозу за просьбу и добросовестно усиливает крик.

- Черт знает что творится у нас в магазине, - сказала продавщица, вернувшись с работы.

- Что же там творится? - спросил я.

Ее сын, лет пяти, ответил наставительно:

- Вам же сказали, что черт знает, а мама разве черт? Она не знает.

Отец как-то сказал, что шоколадную плитку нужно отложить на черный день, когда не будет другого сладкого. Трехлетняя дочка решила, что день будет черного цвета, и очень долго и нетерпеливо ждала, когда же придет этот день.

Четырехлетняя Светлана спросила у матери, скоро ли наступит лето.

- Скоро. Ты и оглянуться не успеешь.

Светлана стала как-то странно вертеться.

- Я оглядываюсь, оглядываюсь, а лета все нету.

Тут все дело в том, что мы, взрослые, если можно так выразиться, мыслим словами, словесными формулами, а маленькие дети - вещами, предметами предметного мира. Их мысль на первых порах связана только с конкретными образами. Потому-то они так горячо возражают против наших аллегорий и метафор.

Спрашивает, например, одна женщина у своей Наташи, четырех с половиною лет:

- Не скажешь ли ты мне, как понять, когда говорят, что один человек хочет другого в ложке воды утопить?

- Что ты? В какой ложке?! Что это? Скажи еще раз.

Мать повторяет.

- Это не может быть! - возражает Наташа. - Никогда не может быть!

И тут же демонстрирует всю фактическую невозможность такого поступка: схватывает ложку и быстро кладет ее на пол.

- Смотри, вот я!

Становится на ложку.

- Ну, топи меня. Человек не поместится... весь сверху будет... Ну вот, смотри... нога больше ложки...

И выражает презрение к подобным оборотам "взрослой" речи, искажающим реальную действительность:

- Но хочу я про это.