То же и с именами. Говоря о Льве Толстом, кто же из нас ощущает, что лев - это дикий зверь! Но Боря Новиков, пяти с половиною лет, серьезно сообщил своей матери, что слушал по радио передачу о Тигре Толстом - так свежо и остро у ребенка ощущение каждого слова, которое, к нашему счастью, уже притупилось у нас.

Именно поэтому для детей недоступны самые простые идиомы.

- Я в школу не пойду, - заявил пятилетний Сережа. - Там на экзамене ребят режут.

Спрашивают его о сестре:

- Что же это твоя Иришка с петухами ложится?

- Она с петухами не ложится - они клюются: она одна в свою кроватку ложится.

- Вот зимой выпадет снег, ударят морозы...

- А я тогда не выйду на улицу.

- Почему?

- А чтоб меня морозы не ударили.

Иногда это детское непонимание нашей фигуральной или метафорической речи приводит взрослых к немалым конфузам.

Четырехлетняя Оля, привезенная матерью к тетке в Москву, долго смотрела на нее и на дядю и наконец, во время чаепития, разочарованно и очень громко воскликнула:

- Мама! Ты говорила, что дядя сидит у тети Анюты на шее, а он все время сидит на стуле.

К сожалению, осталось неизвестным, что сказала при этой оказии мать.

Свежесть реакций ребенка на взрослую речь сказывается именно в том, что каждую нашу идиому дети воспринимают буквально.

- С тобой голову потеряешь, ей-богу! - говорит, например, сердитая мать.

- Со мною не потеряешь: найду - подниму.

Про какого-то доктора большие говорили в присутствии Мити, что денег у него куры не клюют. Когда Митю привели к этому богатому доктору, он, конечно, сейчас же спросил:

- А где у тебя твои куры?

Для взрослых всякая такая реализация метафоры является, конечно, сюрпризом. Тот, кто сказал про старуху, будто она "собаку съела", даже не заметил, что упомянул о собаке. Тот, кто сказал о сварливых супругах, будто они "живут на ножах", не заметил в своей речи ножей. Тот, кто говорил про богатого доктора, будто куры не клюют его денег, ни на минуту не подумал о курах. В том и заключается огромная экономия наших умственных сил, что, оперируя готовыми штампами речи, мы почти никогда не вникаем в их изначальный смысл. Но там, где для нас - привычные комбинации примелькавшихся слов, стертых от многолетнего вращения в мозгу и потому уже не ощущаемых нами, для ребенка - первозданная речь, где каждое слово еще ощутимо. Когда мы говорим "навострить лыжи", у нас не возникает представление о лыжах и о том, что для скорейшего передвижения на них, их необходимо "вострить".

Поэтому ребенок так часто попадает впросак, прислушиваясь к нашим разговорам. Когда, например, один трехлетний американец узнал, что на афише цирка напечатано: "За детей - полцены!" (то есть, иными словами, дети платят за вход половину), он, по словам Джемса Сэлли, обратился к своей матери с просьбой:

- Мама, купи мне ребеночка: они стали такие дешевые.

Двухлетняя Джана, которую я уже цитировал на одной из предыдущих страниц, говорила знакомым, что ее мать на луне, так как неоднократно слыхала от взрослых, что мать уехала в отпуск на месяц.

Пятилетний Стася услышал по радио, что враги были под самой Москвой.

- Значит, и под нашей террасой?

Слова "под Москвой" он воспринял буквально и решил, что речь идет о больших подземельях, прорытых под улицами и зданиями города.

- Мама, что такое война?

- Это когда люди убивают друг друга.

- Не друг друга, а враг врага!

Когда мы произносим "друг друга", мы вполне резонно забываем, что то слово, которое дважды повторяется здесь, связано с понятием "дружба". Только благодаря этому забвению в нашей речи возможны такие обороты, как: "они ненавидят друг друга", "они пакостят друг другу" и т.д. Но для свежего и острого восприятия детей отказ от прямого значения слов невозможен, и они требуют, чтобы люди сражались не "друг с другом", а "враг с врагом".