Спустя несколько дней, мы опять приехали к этому озеру. Уж очень хороший там был клёв. Немного погодя, пришла опять за водой та же девушка.

Ну, то ли у племени всё обошлось хорошо, и всякие опасения у них прошли, то ли ещё почему, однако она уже не смотрела на меня так хмуро. Правда, она вообще ничего нам не говорила, грациозно опустилась к воде, напилась из своего черпачка, затем скинула своё подобие юбки и пошла купаться.

Нам оставалось только завидовать ей, поскольку, какая там ни жара под сорок градусов, а лезть в воду мы не решались.

Вскоре за водой пришли ещё две девушки, пожалуй, помоложе первой. У одной на шее висели белые бусы, у другой на длинном шнурке было что-то вроде зубов небольшого зверя.

В этот раз я не забыл спросить:

— Сура мумкен?

То, что я просил разрешения сфотографировать их, они, может, и не поняли, так как только улыбались и что-то отвечали на непонятном нам языке.

Я всё же сделал великолепный кадр и, кажется, все остались довольны. Да, это племя не знало арабского языка, как и многие другие кочевые племена, не имеющие обычно дела с арабами.

Товарищи мои по рыбалке, увидев миролюбиво настроенных девушек, тут же поспешили присоединиться к ним для общей фотографии, не забыв несколько раз сказать магическое слово «мумкен», хотя аборигенки, насколько я понял, его не знали. Тем не менее, в этот раз всё прошло без эксцессов.

Делая крупные шаги, Питер важно шагает возле меня. Я тороплюсь. Танцы обычно длятся долго, но скоро стемнеет, и тогда нельзя будет снимать.

Подходим к высокой пальме, под которой стоит единственная в посёлке двухэтажная хижина. Это своеобразный клуб племени динка. Нижняя часть её обтянута чем-то типа плетёной рогожи. Вокруг сделан неширокий навес, опирающийся на толстые кривые брёвна.

При виде меня с камерой в руках десятка полтора смельчаков забираются на козырёк и замирают без движения в ожидании фотографирования.

Я охотно снимаю фотоаппаратом и затем прошу двигаться, так как начинаю снимать кинокамерой. Но при виде нацеливающейся на них камеры они опять застывают, не понимая, почему я кричу им «мумкен маши» то есть «можно идти».

Что же касается остальных, тех, кто находится внизу, то они неустанно пляшут. Старик Джозеф колотит во всю то палкой, то ладонью по большому барабану, висящему на коряге.

— Там-там-там, — несётся его звук.

Джозеф работает сторожем на заводе и является постоянным барабанщиком на всех праздниках племени динка.

На той же коряге висит второй барабан, поменьше первого. По нему стучит помощник Джозефа. Видя, что я начал снимать танцы, барабанщики ускоряют темп, кажется, до невозможного. Я снимаю и про себя удивляюсь, как можно выдерживать такой темп и так долго.

Танцуют все. Тут и мальчишки, озорные и весёлые, полностью подражающие в своих танцах своим отцам, стараясь прыгать вверх как можно выше. Ведь именно танцы племени динка отличаются высокими прыжками. Даже самые маленькие девочки лет пяти-семи танцуют, бегая вприпрыжку по кругу вместе со всеми.

Высокий динка, выделяющийся ростом даже среди своих высоких соплеменников, в длинной полосатой рубашке с дырой на спине, движется мелкими шажками, изредка наклоняясь то вправо, то влево, и затем подпрыгивая, но не так часто, как это делают мальчишки.

Здесь же заведующий складом готовой продукции завода. Он начальник, и одежда его соответствует должности. Все мужчины в основном босиком, в шортах и светлых или серых рубахах, а у него на ногах туфли, поверх тёмных брюк аккуратная белая в полоску рубаха, застёгнутая на все пуговицы.

Женщины более степенны в танце, но также веселы и неустанны. Их одежды ярки и разнообразны. В основном это платья типа сарафанов или кофточки и юбки. Руки до плеч у всех открыты. Многие на запястьях носят белые костяные кольца.