|
Оно было в российских кругах того времени весьма неоднозначно, как неоднозначно и в наши дни. Эти противоречия ярко проявились в переписке талантливого советского дипломата, работавшего торговым представителем СССР в Норвегии, А.М.Коллонтай с комиссариатом иностранных дел СССР.
14.07.1923 г. А.М.Коллонтай пишет комиссару иностранных дел М.М.Литвинову следующее: «На этот раз могу сообщить Вам хорошие новости. Как я уже писала с предыдущей почтой, в Стортинге намечалось обсуждение вопроса о признании России de jure… Настроение Стортинга было явно за признание и за своевременность закрепления правовых взаимоотношений с Россией… Нам удалось получить основные пункты тех условий, какие намечаются при признании России. Пункты эти следующие: 1) Признание суверенитета Норвегии на Шпицбергене… Из разговора [с] Мишле я вынесла впечатление, что [у]регулирование Шпицбергенского вопроса сильно заботит Нор[вежское] пра[вительство]. Это нам придётся иметь в виду и соответственно использовать при ведении переговоров о de jure. Можно ожидать, что Норвегия пойдёт на многие уступки России, чтобы обеспечить себе признание суверенитета Норвегии [над Шпицбергеном] со стороны России». А вот что написал в ответ А.М. Коллонтай нарком СССР Г.В. Чичерин: «Уважаемый товарищ, Пожалуйста, разъясните мне вопрос о признании суверенитета Норвегии над Шпицбергеном. Дело представляется так: факт нашего присоединения к конвенции о Шпицбергене включает в себя признание нами норвежского суверенитета над ним. Значит ли это, что, когда Вы пишете о признании норвежского суверенитета над Шпицбергеном, Вы имеете в виду присоединение к парижской конвенции? В таком случае Вы считаете наше присоединение к парижской конвенции более выгодным для Норвегии, чем для нас, и усматриваете в этом акт любезности с нашей стороны по отношению к Норвегии. Это мне совсем неясно. С одной стороны Норвегия далеко не в восторге от этого суверенитета, который приносит ей расходы, не ставя её по сравнению с другими государствами на Шпицбергене ни в какое привилегированное положение. Большей услуги мы Норвегии таким образом не оказываем. С другой же стороны, для нас самих присоединение к парижской конвенции о Шпицбергене представляет весьма существенные выгоды…Если мы выставим условием признание нас де-юре, это будет, скорее, скрытый способ похоронить наше присоединение к договору». Из этого письма наркома очевидно, что ему не были известны истинные стремления Норвегии, которые довольно чётко были высказаны, например, в письме министра иностранных дел Норвегии К.Ф.Мишле своему коллеге Рюэ Хольмбу от 17.09.1923 г., в котором он писал: «Откровенно говоря, мне бы не хотелось, чтобы мы вступили во владение Шпицбергеном, не достигнув взаимопонимания с Россией. Если Россия захочет создать там для нас трудности, поводов для этого более чем достаточно… Естественно, мы не можем пойти на признание де-юре, не разработав определённой программы. Могу перечислить: урегулирование вопроса о Шпицбергене, условия рыболовства в Северном Ледовитом океане и на Белом море, возмещения ущерба… Само собой разумеется, что мы должны заранее позволить Фугту (посол Норвегии в Великобритании) и Веделю (посол Норвегии во Франции) заявить, что урегулирование проблемы Шпицбергена вынуждает нас поставить вопрос о признании. Ведель считает, что с Францией ему удастся справиться, а Англия настолько заинтересована в урегулировании вопроса о Шпицбергене, что она, безусловно, тоже нас поймёт. Никто ведь всерьёз не верит в победу контрреволюции в России». Отсюда ясно, что позиция Норвегии была совершенно противоположной пониманию вопроса советским комиссаром. Об этом и написала Коллонтай в следующем письме Чичерину 6.10.1923 г.: «Неразрешённость шпицбергенского вопроса с Россией и возможное предъявление претензии России на Шпицберген волнует и заботит буржуазные партии и само норвежское правительство. |
