Анахронизмы, нарочито умножаемые в «Антигоне», в сущности, прием иносказания. Стражник представляется Креону, вытянувшись и отдавая честь: «Стражник Жона, второй роты… Значит, я не один, нас трое. Кроме меня, еще Дюран и старший Будусс». Эти стражники прямиком вышли из Куртелина. А Креон — государственный деятель, не знающий ничего, кроме своего долга: поддерживать порядок. «Он царь. Лицо его в морщинах, он утомлен; ему выпала нелегкая роль — управлять людьми». Его единственная ошибка — в непонимании того, что превыше законов человеческих — закон божеский, иными словами — закон нравственный. Креону вовсе не по душе мысль казнить Антигону, дочь Эдипа, эту принцессу-худышку с насупленными бровями. «Гордыня Эдипа! В тебе говорит гордыня Эдипа! — корит Креон Антигону. — Да, ты наверняка думала, что я тебя казню… Казнить тебя? Да ты погляди на себя, воробышек! Слишком уж ты худа… Ты, конечно, считаешь меня человеком грубым, думаешь, что я не способен на высокие чувства. Но я все-таки очень люблю тебя, несмотря на твой скверный характер». Креон не учел героического упрямства Антигоны. «А теперь вы, не желая того, прикажете меня казнить. Это и называется быть царем! — Да, именно это!»

Креон отстаивает значение роли руководителя: «Ведь нужно, чтоб кто-то стоял у кормила! Судно дало течь по всем швам. Оно до отказа нагружено преступлениями, глупостями, нуждой… Корабль потерял управление… Мачта трещит, ветер завывает, паруса разодраны в клочья… Скажи на милость, есть ли тут время думать о всяких тонкостях… Понимаешь ли ты это?» Антигона качает головой: «Я не хочу понимать. Это ваше дело. Я здесь не для того, чтобы понимать, а для другого. Я здесь для того, чтоб ответить вам «нет» — и умереть». Легко представить себе, какой отклик находили подобные реплики в эпоху Сопротивления; они находят этот отклик и сейчас еще, когда оккупация уже в прошлом, ибо спор между трудным долгом руководителя и бунтом свободного человека не будет разрешен никогда. В трагедии — все невинны. Креон хотел бы привязать Антигону к жизни. Тогда все стало бы просто: «Жизнь — это любимая книга, это ребенок, играющий у твоих ног, это рабочий инструмент, который крепко держишь в руке, скамейка перед домом, чтоб отдохнуть вечером. Ты будешь еще больше презирать меня… но жизнь, пожалуй, всего лишь счастье».

Счастье? Какой будет та счастливая женщина, которой станет маленькая Антигона, если она уступит? Кому должна она будет лгать, улыбаться, продаваться? Она предпочитает смерть, потому что жизнь слишком уродлива, стражники слишком вульгарны, ее сестра Исмена слишком осторожна. В сущности, она предпочитает смерть, потому что боится жизни, опасается разлагающей силы счастья. Она предпочитает смерть, как Камилла («С любовью не шутят») готова предпочесть монастырь, ибо молодость не желает идти на компромисс с жизнью. Какой смысл этого самозаклания? Повторяю, жажда чистоты, требование совершенства, ужас перед «грязной надеждой». Ж.-Б. Баррер заметил, что любимые герои Ануйя (по преимуществу — героини), не будучи христианами, тянутся к мученичеству. Поскольку, как говорила Дикарка, «всегда где-нибудь найдется бездомный пес» (или бесприютная душа), который помешает им быть счастливыми. Куда же это ведет их? Никуда. Но существует две породы людей — те, кто умеет приспособиться к жизни, и те, кто на это не способен.