Вот морока. На улицу вышел, глянул в сторону перелеска — сидит. «Ты чего, мать-перемать?!» — ору. Сидит. Ещё раз в сарай заглянул — грызут мясо-то. Вот языческая сила! Думаю, на кой ляд всё это творится? Плюнул. И в лес на тот день уже не пошёл. Так и бегал, как мамка, — к сараю и обратно. Как папка, точнее. Мамка-то весь день у перелеска как на привязи просидела. Пока до меня не дошло в доме запереться да спать лечь, чтобы волю ей дать.
Утром пошёл смотреть. Сытые. От мяса носы воротят. Значит, была ночью. Покормила. Ну и ладно. С мамки ночью — молоко, с папки днём — лосятинка заветренная да замороженная. А там посмотрим.
Через пару дней пацан — сын Вячеслава Егоровича — пожаловал. Хорошо, без собак. А то б резня вышла натуральная. Дверь-то в сарай всегда чуть приоткрыта. То да сё, гостинцев от матери приволок. Суровый такой мужичок. Крышу за собой поправить хотел. «Припозднился малость», — говорю. Так он за потолок взялся. А там всего-то пара досок — разговоров больше. «Брось, — говорю. — Пойдём, что покажу».
«Ух ты! — Он припал к гнезду на колени и прихватил одного из щенков за шкирку. — Ты смотри! Ублюдки». «Откуда знаешь?» — спрашиваю. «Да видно, — говорит. — Помесь с собакой. Можно, я одного себе возьму?» Шустрый. «Выбирай!» — «Вот этого, с чёлочкой, можно?» — «Считай — твой. Только оставь пока. Я чуть позже сам тебе принесу». Довольный ушёл. А я, озадаченный, остался.
На следующий день после обеда пошёл к перелеску и стал ждать. Чуть к вечеру появилась мамаша. С другой стороны поляны. «Ну и что всё это значит?» — спрашиваю. Сидит. Носом водит. Косится то туда, то сюда, но сидит. «Что я должен делать-то? Выкормить и на волю выпустить, или что?» Сидит. «Поближе не хочешь познакомиться? Раз уж так всё вышло?» — спрашиваю. И кидаю в её сторону хороший кусок мороженого мяса. Сидит. «Два раза уговаривать не буду. Или общаемся, или каждый сам по себе». Сидит. Я и ушёл. Стемнело.
Через месяц ответы сами нарисовались. Мамаша пропала. Щенки уже вовсю мясо трескали. Даже сальцом не брезговали и тушёнкой, когда я хотел их побаловать под настроение.
А ещё через неделю пришла телеграмма. Умерла мать.
Пока то да сё. Щенков пацану Вячеслава Егоровича пристроил, собрался, с конторой дела порешал, добрался… На поминки к девятому дню только поспел.
Отец — волком смотрит. Родня — так, с опаской. Лишнего не спросят. Выпили. А мне что удила закусывать? Виделись-то в последний раз года четыре назад. Вышел на кухню, перекурить. Только в окно взгляд бросил — девчонка за мной выскочила. Ну как девчонка — барышня. Тридцатник есть. Материной подруги хорошей младшая дочь, насколько я помню.
— Юля, — представилась. И дверь за собой прикрыла.
— Очень приятно.
— Надолго вернулись?
— Да вот сейчас докурю…
Улыбнулась. Светлая такая. Забавная.
— Что, и чаю не попьёте?
— Попью, — отвечаю.
— И всё?
— Всё. Смерти пока больше ни от кого ничего не нужно, что ещё?
— Расскажите что-нибудь.
Я сигарету затушил и новую прикурил.
— Зачем тебе?
— Интересно.
— За столом скучно?
— Да нет. Мне всё интересно.
Правда, забавная. Чёлка мальчуковая. Тридцатник, может, и есть, но так не скажешь.
— Ладно, — говорю.
Дверь на шпингалет закрыл. Там такой ещё — старый — вместе с дверью раза три крашенный. |