Не без труда удалось припарковаться на площади между автобусов, фермерских фургонов и велосипедов. Ярмарка гудела. Толпы крестьян явились издалека и из соседних деревень. За весь день я не слышал ни единого английского слова. Два карабинера в парадной форме, с красными кокардами на наполеоновских треуголках; руки в хлопчатобумажных перчатках сложены на рукоятках шпаг, — являли собой образец официального спокойствия, а вокруг шумели взволнованные толпы.
Из передвижных фургонов, набитых одеждой, мебелью, керамикой, едой, сельскохозяйственными орудиями, изделиями из пластмассы, отличной медной кухонной посудой и кувшинами, изготовленными в Аквиле, выгружали товар и раскладывали его на столы. Над некоторыми складными столами раскинули полотняные шатры. В тени дерева, на прилавке мясника, как дань средневековой традиции, лежала porchetta — целая туша жареной свиньи, нафаршированной розмарином и другими пряными травами. Ее продавали кусками, проложенными между толстыми ломтями хлеба.
Голосов торговцев на ярмарке уже не услышишь: за них трудятся громкоговорители, установленные на фургонах. Звук чудовищно громкий, причем каждый голос старается перекричать соперника, и адская какофония сводит на нет эффект, ради которого все это было задумано. Толпа одета в современную одежду. На мужчинах темные костюмы либо серые брюки и твидовые пиджаки. Женщины в костюмах или нейлоновых платьях, хотя есть и старушки в черной одежде и шалях. Они пришли вместе с внуками. Те стоят на ступенях и подают салями и хлеб, доставая их из больших пластиковых мешков. Я любовался группой, которую мог бы написать Рембрандт, — старые лица, за шесть десятков лет изборожденные морщинами из-за тяжких условий жизни, но, благодаря истинной вере и молитвам, исполненные чувства собственного достоинства. И вдруг я заметил первого серпаро. Этот молодой человек с пышной шевелюрой стоял, повернувшись ко мне спиной и сцепив позади себя руки. Я обратил на него внимание из-за неожиданного движения: вокруг его запястий обвилась большая желтая змея. Человек держал ее так, словно в руках у него были четки и он перебирал ее бусины. Точно так его пальцы гладили змею. Узкая голова рептилии выглянула из его рукава и двигалась из стороны в сторону. Говорят, такие повторяющиеся движения гипнотизируют птиц и мелких животных. Я пошел в толпу вслед за молодым человеком. Там он присоединился к группе из троих серпари. Они были заняты тем, что вешали змей на плечи маленьких мальчиков. Дети выдерживали испытание с очень серьезными лицами. Серпари тоже были серьезны. Они словно вручали детям священную эмблему. Сцена напомнила мне обряд посвящения. Пятый серпаро, с огромной черной змеей, подошел к мальчику и повесил ему на плечи рептилию. Затем, ухватив змею чуть пониже головы, попытался уговорить ребенка подышать на нее. Он показал, как это нужно сделать, но мальчик не поддался на уговоры. Серпаро повесил змею себе на шею и пошел прочь.
Дорога к святилищу Доминика была запружена крестьянами. Они шли мимо калек, стоявших на обочине. Те протягивали руки за подаянием. Многие нищие одеты были лучше прохожих, у которых они клянчили деньги. У предсказателя с зеленым амазонским попугаем на красной клетке дела шли бойко. Птица перебиралась на палец хозяина, скашивала на клиента старый коварный глаз и цепляла клювом маленький сложенный листок бумаги. Это было своего рода предсказание, известное в Древней Греции и Риме, только там в роли прорицателя выступал маленький ребенок, а не старая птица сомнительной невинности. Тем не менее я не смог устоять против искушения. Клюв нерешительно замер возле сложенных листочков, но потом с поразительной аккуратностью птица вынула листок и положила в мою подставленную ладонь. Я не стал читать предсказание и положил листок в карман.
Поспешил к церкви, где вот-вот должна была начаться торжественная месса. Народу набилось битком. Я умудрился протиснуться и ближе к центру помещения увидел статую святого Доминика, почти в натуральную величину. |