Стоял 1922 г., и страна была на грани вымирания. «Трудно смотреть на агонию человека, — пишет Идестам-Альмквист. — Искра жизни мечется, пытаясь отыскать какое-нибудь горючее, ничего не находит, в отчаянии пытается снова, она не хочет умирать, не хочет погаснуть, исчезнуть в тиши темноты». Но сколь же тяжко видеть агонию умирающей страны, города, народа.

В 1918–1922 гг. Россия и С.-Петербург умирали. Тишина окутала города, леса, городские улицы — тишина крайнего изнеможения, как у смертного одра человека…

Даже царский С.-Петербург был городом серым. В дождь-грязь между камнями вымощенных улиц, поднимавшийся над Невой туман, серые мундиры на всех мужчинах. Но прежде эта серость оживлялась мелькавшими повсюду радостными, яркими красками: дугами в сбруе тягловых лошадей, ярко-красными трамваями, белыми как мел, лимонными, оранжевыми, багровыми, розовыми, голубыми дворцами и церквами.

К 1922 г. эти краски исчезли, все покрыто слоем грязи, придававшей трамваям, домам, лошадям и людям «ту же безнадежную бесцветность, как у улиц, тумана, неба, реки Невы». Дрожки катятся по улицам, стараясь избежать ям и выбоин, куч мусора и груд камней. Повсюду тишина. Люди — «серые и безжизненные, как привидения», и жмутся к стенам домов, словно стыдясь своей нищеты. У них нет сил громко разговаривать, смеяться, кричать. «Тишина подавляла. Такой большой город, и так тихо. Это казалось неестественным, отталкивающим». Писатель едет по промышленному району у Выборгской набережной, где располагаются машиностроительный завод Нобеля и механические мастерские Лесснера, на которых некогда работал его отец:

«Я ехал знакомыми местами. Здесь был завод моего отца. Запертые на засов ворота. Тихо и пусто.

Следующий комплекс — сахарный завод Кёнига. Здания без крыш и стекол в окнах, с покрытыми сажей стенами. Кёниг сгорел. Тихо и пусто.

Следующий завод: лесопильня Лебедева. Тихо и пусто.

Следующий завод: механические мастерские Нобеля. Тихо и пусто.

Я помнил прежний дворец Нобеля — средоточие шведской колонии. У ворот всегда стоял ряд экипажей и автомобилей, дом был полон гостей.

Сквозь стеклянные двери я заглянул в вестибюль: неметенный пол, грязные мраморные лестницы, окурки в углах. Дворец был большевистским молодежным клубом».

Картина относится к 1922 г., но могла быть нарисована в любой другой год. Уныние, ямы в асфальте, грязь, люди с опущенными вниз глазами, отсутствие человеческого интереса к судьбе города — это замечали все посетившие Ленинград независимо от года или десятилетия.

В 30-е гг. изолированность города от окружающего мира стала полной. В 1938 г. шведское генеральное консульство вынудили закрыться, и оборвалась последняя связь Швеции с прежней метрополией Балтики. Лишь в конце 50-х гг. Ленинград вновь открылся для иностранцев.

Город Ленина снова становится городом Петра

Происходившее в последние десятилетия коммунистической эпохи осторожное приоткрытие страны породило потребность в присутствии в Ленинграде иностранных дипломатов, и спустя 34 года, в 1972 г., снова открылось шведское генеральное консульство. Но лишь с падением коммунистического режима осенью 1991 г. возникли реальные предпосылки развития экономических и культурных связей между Петербургом и окружающим миром.

С тех пор в городе произошли большие перемены: он вернул свое историческое наименование, вновь приводятся в порядок дома и памятники, а иностранцы — туристы, дипломаты, ученые, бизнесмены и т. д. — опять обращают свои взоры на Петербург.

Пастор из Турку (Або) Ээро Сеппонен проводит службу под баскетбольной корзиной в шведской церкви Св. Екатерины. Фото автора, 1992 г.

Этот процесс хорошо отражает построенный Карлом Андерсоном старый дом шведского прихода на Малой Конюшенной улице, который в июне 1997 г.