Последовала назидательная пауза, а затем удовлетворенный вздох мисс Лэмбоун. Она совершенно не понимала, о чем говорит ее брат, но она преклонялась перед ним, когда он говорил. Никто никогда, думала она, не говорил, как он — не мог, просто не мог говорить так. Голос у него был таким ясным, таким четким, как самый лучший шрифт. Только иногда становилось жаль, что при тебе нет очков.

Но на этот раз мисс Лэмбоун подстерегал шок.

— Я в это не верю, — сказала Кристина-Альберта из глубины кресла.

Бобби уже хорошо знал этот голос Кристины-Альберты, и понял теперь, что она в ужасе от того, что должна говорить, и в то же время исполнена отчаянной решимости сказать что-то. И он знал, что она судорожно вцепилась в ручки кресла. Он посмотрел на Дивайзиса, чье лицо в этот миг озарил луч прожектора, и Бобби увидел, что оно напряженно сосредоточено на Кристине-Альберте, словно больше ничего не существовало. Оно было напряженным, и нежным, и нежно озабоченным, серьезным и очень бледным в этом белом луче. А когда луч скользнул дальше, Бобби словно продолжал видеть это лицо, только теперь оно было словно вырезано из черного дерева.

— Я ничему этому не верю, — сказала Кристи на-Альберта. Она помолчала, словно подбирая доводы. — Наверное, это богословие, — сказала она. — Или мистицизм. Просто интеллектуальная игра, которой мужчины себя утешают. Мужчины больше, чем женщины. Это ничего не меняет. Трагедия — это трагедия, неудача — это неудача, смерть — это смерть.

— Но разве бывают полные неудачи? — спросил Лэмбоун.

— Предположим, — сказала Кристина-Альберта, — предположим, человека бросили в тюрьму, оклеветали перед всем миром; предположим, его забрали оттуда, заставили выкопать для себя могилу, потом застрелили на ее краю, закопали, некоторое время лгали о нем и позабыли. Убили ведь не часть расы, и это не нечто чудесное, продолжающееся дальше, это человек, которого убили, с которым покончили. Ваш мистицизм — всего лишь уловка, чтобы укрыться от безнадежности этого. Только он не помогает. Подобное случалось. И сейчас случается. В России. В Америке. Повсюду. Людей просто уничтожают — душу и тело, надежду и волю. С этим человеком и его черной вселенной покончено; он потерпел поражение и уничтожен; конец всем его делам, и никакие умные разговоры на мягких диванах в теплых сумерках ни на йоту этого не изменят. Это крушение. Если я потерпела крушение, то я его потерпела, если у меня есть желания и мечты, и они окажутся бессильными и погибнут, погибну и я. И сказать, что я не умерла, или что они преобразились, сублимировались в нечто лучшее, значит просто жонглировать словами.

— Моя дорогая, — сказала мисс Лэмбоун мисс Минз, — вы правда не озябли? — В ее голосе слышалось мягкое предупреждение, что она утратит интерес к разговору, если эта девчонка не перестанет в него вмешиваться, и что она займется накидками и шалями, положив сумерничанию конец.

— Дорогая, мне очень хорошо, — ответила мисс Минз. — Все это!.. Я была бы готова сидеть так вечно.

Но Кристина-Альберта пренебрегла предупреждением мисс Лэмбоун. Ей надо было высказать что-то, и был кто-то, кому она хотела это высказать не слишком прямолинейно, не слишком открыто.

— Все это богословие, эта религия, новые религии, которые всего лишь перекрашенные старые…

— Вновь рожденные, — сказал Пол.

— Перекрашенные. Мне они ни к чему. Но я хотела сказать не это, я хотела сказать, что вы неправы в отношении моего папочки. Абсолютно не правы. Это я знаю твердо. Мистер Лэмбоун нарядил его под свою собственную философию, а она у него сложилась задолго до того, как он познакомился с ним. А вы заговорили папочку, внушили ему идеи мистера Лэмбоуна, когда он был разбит и сломлен, — потому что они подходили к его состоянию.