— То-то, по поште! — передразнил Фома. — Самотеком так и пихнул. И приписки-то никакой приложить не помыслил!

— Какие еще приписки? — Бакалаврин досадливо поморщился. — Рукописи у них регистрируются, значит, должна быть запись, что повесть отправлена на доработку, когда и по какой причине. Я имею право требовать в месячный срок…

Фома тоскливо вздохнул.

— Грубый ты. Требовать! Право! Нетто на Руси так делается? Не о правах думай, чай, прав-то у него, у начальника, не меньше твоего. А думай о душе, душу ему прежде согрей. Поклонись хоть добрым словом, коли жалко зелена вина да красного товару. За науку благодари, да божись, что в точности все выправишь. Главное дело, чтобы лик твой ему примелькался. Тоже, не турок ведь и он, авось на знакомого человека кобелей цепных пускать не станет…

— Да, — вставил я, — Фома прав. Мы живем в обществе постоянного торжества неформальных отношений.

Алина посмотрела на меня и чуть улыбнулась. Ободренный, я принялся развивать мысль:

— В самом деле, куда проще договориться с человеком, чем требовать от него чего-то по закону. Все равно он сделает по-своему, просто назло.

Бакалаврин замотал головой.

— Не то, не то вы все говорите! Чего это я буду с кем-то договариваться? Пускай мои произведения договариваются. А если они — дрянь, то я не хочу, чтобы их печатали. Это же позор!

— Произведения чтоб договаривались? — Фома тоже не на шутку раскипятился. — Да ты ведаешь ли, сколько нас таких, боговдохновенных? Тьма тем! А редактор, поди, и сам не ангельского чина, ему колосья отделять от плевел некогда, план у него!

— Граждане литераторы! — громко возгласил я. — Напрасно вы схватились, вас рассудит Вечность. Давайте спустимся с горных высот теории подмазывания к насущным проблемам сегодняшнего дня. Предлагаю тост за посетившую нас даму!

Фома с готовностью схватил стакан, а Бакалаврин тяжело вздохнул. Чувствовалось, что ему теперь не до того.

— Ладно, — сказал он наконец, — за даму, так за даму.

— За дай Бог не последнюю! — неизвестно к чему добавил Фома и, как всегда, выплеснул водку куда-то в самую глубину организма.

Я поднес стакан ко рту и тут заметил, что Алина смотрит на меня пристально. Снова подступил к сердцу легкий холодок, словно я взглянул на землю с крыши небоскреба. Стакан дрогнул в руке. Я искательно улыбнулся.

— За ваши успехи в литературе!

— А вы о них что-нибудь знаете? — Алина продолжала изучать меня, как предмет под микроскопом.

— Н-нет. Пока. Но я надеюсь, что мне еще представится…

Глаза Алины сверкнули весельем.

— А что? — спросила она, обводя взглядом коллег и останавливаясь на Бакалаврине. — Может, и в самом деле?

— Хорошо, — сказал Миша серьезно. — Попробуй.

У меня вдруг закружилась голова, перед глазами поплыл туман, нахлынули летние запахи — камыша и воды. Где-то невдалеке прокричала болотная птица. Я испуганно обернулся, отчего сиденье подо мной закачалось, и с изумлением обнаружил себя в лодке посреди небольшого лесного озера. Было, по-видимому, раннее утро, солнце только показалось в просвете между деревьями, и утренний ветерок загонял последние клочья тумана в прибрежные камыши.

Вот так штука, подумал я. Готов — сплю. Неудобно получается….

Позади меня послышался тихий всплеск.

— Слушай, царевич, я царская дочь! — раздался голос Алины.

Я едва не вывалился из лодки, но увидел лишь тонкую белую руку, медленно опускающуюся под воду.