Я никогда не видела, как танцует моя мать. И с неподдельным ужасом представляла в танце ее дрожащие телеса, выступающие за края бальных туфель толстые ноги, руки незнакомого мужчины на ее бедрах и макияж, размазавшийся от струящегося пота. При мысли обо всем этом меня начинало тошнить.

С ранних лет мать постоянно расхваливала перед другими мою внешность. Разумеется, на первом месте у нее всегда стояло получение хорошей платы от постояльцев, но вот на втором – получение от них комплиментов, пусть даже неискренних, по поводу красоты ее дочери.

«Вы когда нибудь видели такую прозрачную кожу? Мне даже становится страшно, что она просвечивает. А эти огромные, почти черные глаза? Они не изменили цвета с тех пор, как она была младенцем. А какие длинные ресницы! Когда я выходила из дома, держа малышку на руках, меня каждые пять минут останавливали, чтобы посмотреть на нее, и восклицали: „Какая хорошенькая!" Кстати, один скульптор, имени которого я не помню, хотел даже сделать мою девочку своей моделью. На конкурсе он получил первую премию». У матери имелось бесконечное количество эпитетов, чтобы удовлетворить свое самолюбие за мой счет. Но половину своих историй она придумывала. Так называемый скульптор оказался насильником, и необходимость ходить к нему отпала. Мать пела мне дифирамбы, но совсем не потому, что очень меня любила. Напротив, чем больше она меня нахваливала, тем больше мне казалось, что я становлюсь уродливой, и это было невыносимо. Ни на мгновение я не считала себя красивой.

А теперь вдобавок мама каждое утро еще и расчесывает мне волосы. Она заставляет меня садиться перед зеркалом, левой рукой сжимает мои рассыпавшиеся волосы, и больше я уже не могу шевелиться. Мать с такой жестокостью массирует щеткой кожу у меня на голове, что даже раздается слабый звук. Стоит мне чуточку пошевелиться, как она еще сильнее тянет мои волосы левой рукой. Когда волосы находятся в ее власти, я полностью утрачиваю всякую свободу. Полностью утрачиваю свободу.

Опустив расческу в бутылочку с маслом из камелии, она делает мне шиньон. Она не упускает ни одного волоска. Масло противно пахнет. Иногда она украшает мои волосы дешевыми шпильками или булавками.

– Ну вот, готово.

Услышав довольный возглас матери, я впадаю в мрачное настроение.

В тот вечер я не имела права на ужин. С раннего детства это было традиционным наказанием. В те ночи, когда я ложилась спать с пустым желудком, мрак казался еще более глубоким.

В полной темноте я несколько раз пыталась представить форму ушей и спину того мужчины.

На следующий день после наказания мать занималась укладкой моих волос с еще большим рвением. Она слишком сильно намазывала их маслом из камелии и при этом восхваляла мою красоту.

Отец моего деда открыл отель, перестроив бывшее питейное заведение. Это случилось давно, лет сто назад. Все ближайшие рестораны и гостиницы находятся на морском побережье, и чем ближе они к развалинам замка, тем более шикарными считаются. «Ирис» проигрывает по сравнению с ними по всем статьям. Чтобы дойти до развалин замка, требуется более получаса, и только из двух комнат можно видеть море. Из остальных окон открывается вид на фабрику по переработке рыбы.

После смерти дедушки мать велела мне бросить школу, чтобы я могла помогать ей в отеле.

Сначала я работала на кухне, готовя завтраки. Я мыла фрукты, нарезала ветчину, выставляла на лед коробочки с йогуртом. Как только я слышала, что вниз спускаются первые постояльцы, так сразу же начинала молоть кофе и нарезать хлеб.

Когда приближался час выписки из отеля, я делала расчеты за стойкой. Работала я молча. Попадались, конечно, клиенты, которые обращались ко мне с какими нибудь словами, но я давала только краткий ответ, сопровождаемый улыбкой, и никогда не болтала с ними.