— Мэй дома? — повторил Лаверн.

— Мэй — это я, — улыбнулась в ответ женщина и протянула руку.

Наверняка на его лице читалось подозрение, и она поспешила добавить:

— А, понимаю. К Гавайям я не имею никакого отношения, во мне ни капли гавайской крови. Просто мой издатель решил, чтобы книга лучше продавалась, помалкивать, что я родом из Йоркшира.

— Йоркшира? — не поверил своим ушам Лаверн.

— Из Лидса, если на то пошло.

— Знакомое место.

— Дыра дырой.

— Бывает и хуже. Кому-то не повезло родиться в Барнсли.

— Значит, это мне.

У Лаверна вытянулась физиономия. Какое-то мгновение Мэй смотрела не него в замешательстве, а затем расхохоталась.

Позже Лаверн сходил к «роверу» за чемоданом, и Мэй показала ему спальню на третьем этаже. Там стояла одна-единственная кровать, почти на полметра короче его роста. Старая облупленная мебель была украшена ажурными шалями и полотнищами пестрой ткани. В комнате чувствовался слабый запах нафталина. На этом же этаже располагалась еще одна гостиная, откуда открывался потрясающий вид на море. Никакой волнорез не защищал дом от коварной Атлантики — правильнее сказать, сам он и служил волнорезом.

Мэй открыла оба окна, и комната тотчас наполнилась рокотом океана. В лицо ударил солоноватый, пропахший рыбой воздух. Над бирюзовой поверхностью океана с оглушительными криками кружили чайки.

Мэй внимательно разглядывала профиль гостя, и ей все больше нравилось его суровое усталое лицо.

— Ветер разыгрался, — заметила она. — Вечером будет высокий прилив.

Лаверн пригласил Мэй поужинать где-нибудь в городе, он давно уже хотел попробовать местных омаров. Мэй, однако, оказалась вегетарианкой, и в конце концов их выбор остановился на крошечном, освещенном свечами бистро, где они заказали нечто под названием "грибы по-строгановски". Если не считать официанта, повара и одинокого, бурчащего что-то себе под нос старика в кепке и с усами, они были единственными посетителями заведения.

— А ты парень крупный, — дружелюбно заметила Мэй.

— Если буду есть всякую дрянь, то скоро отощаю.

Мэй расцвела улыбкой, чем-то напоминая американского индейца — у нее было загорелое морщинистое лицо, а волосы аккуратно заплетены в косы.

— Хватить ныть. Завтра я приготовлю тебе настоящий воскресный обед.

Какое-то время они молчали. Лаверн без всякого аппетита ковырялся в тарелке. Неожиданно Мэй ни с того ни с сего произнесла:

— Хорошо, я скажу ему об этом.

Интересно, о ком это она, удивился Лаверн.

Мэй заглянула ему в глаза.

— Бог говорит, что тебе надо есть побольше свежих овощей.

Лаверн попытался сдержать ухмылку, но она появилась на его лице сама по себе.

— Бог? Какой еще Бог?

— Высшее «Я». Других не бывает. Мой Бог. Разве ты не читал мою книгу? — Она слегка наклонила голову, словно прислушиваясь к некому неслышимому и незримому спутнику, а затем весело хохотнула: — А, так вот оно, значит, что. Бог говорит, что тебе не понравилась моя книга.

— Э-э-э, — замычал было Лаверн, но передумал.

Мэй загнала его в угол. Собственно говоря, не обязательно быть ясновидящей, чтобы понять, что он думает о ее сочинении. Достаточно одного взгляда на его серьезную мину, на то, как он одет — строгие коричневые брюки и пиджак в елочку, — и сразу станет ясно, что он не из тех, кто в лунную ночь готов плясать вокруг какого-нибудь каменного святилища.

Мэй смотрела на него спокойным, доброжелательным взглядом.