Кларисса выхватила у меня вышивку. Я захихикала, а она неодобрительно поджала губы.

— Видимо, ты считаешь, что вышить лицо Божьей Матери зеленым — это смешно? Право же, Екатерина, какое святотатство! — Она швырнула мне пяльцы. — Исправь немедля! Вышивание — это искусство, коим ты обязана овладеть, равно как и прочими предметами. Я не допущу, чтобы говорили, будто Екатерина Медичи вышивает не лучше селянки!

Я сочла благоразумным сдержать смех и принялась выпарывать неблагочестивые зеленые нитки. Тетушка вернулась в кресло. Взгляд ее был отрешенно устремлен вдаль, и я гадала, какие новые испытания измышляет она для меня. Я любила тетушку, однако на уме у нее вечно было одно и то же: как умалилась влиятельность рода Медичи после смерти моего прадеда Лоренцо Великолепного; как Флоренция некогда была средоточием искусств, прославленным благодаря нашему покровительству, а теперь мы, Медичи, — не более чем почетные гости в городе, который помогли возвести. На меня, вещала тетушка, возложена обязанность возродить былую славу нашей семьи, ибо я — последняя законная наследница Лоренцо Великолепного по прямой линии.

Не знаю, каким образом тетушка полагала меня способной достичь столь высокой цели. Я осиротела вскоре после рождения, не имела ни сестер, ни братьев и всецело зависела от милости своего дяди, папы римского.

— Климент Седьмой — незаконнорожденный! — резко отвечала тетушка, если мне случалось упомянуть о нем. — Он проложил себе путь к Святому престолу взятками, к вящему нашему стыду. Он — не настоящий Медичи. У него нет чести.

И уж если папа римский не мог возродить славного имени нашего рода, как с этим делом могла справиться я? Но все же тетушка не сомневалась в моем блестящем будущем. Каждый месяц я по ее приказу облачалась в ужасно неудобные герцогские одежды и позировала для нового портрета, а с него затем делались миниатюрные копии, рассылавшиеся разным иноземным принцам, которые желали бы сочетаться со мной браком. Для брачного ложа я пока еще была слишком юна, однако тетушка ясно давала понять, что уже выбрала собор для венчания, решила, сколько именно дам возьмет в подружки невесты, а также…

Желудок вдруг свело судорогой. Я схватилась за живот, который пронзила резкая боль. В глазах поплыло, будто палаццо погрузился под воду. Во рту появился кислый привкус рвоты. Кое-как, ощупью я поднялась на ноги; с грохотом опрокинулось кресло. На меня обрушилась ужасающая тьма. Рот мой открылся в беззвучном крике, а тьма начала расползаться, словно гигантское чернильное пятно, поглощая все вокруг. Исчезла галерея, где я только что спорила с тетушкой; я стояла в некоем пустынном месте, всецело во власти неведомой силы, которая неодолимо вздымалась из самых недр моего существа…

…Я стою, невидимая, среди совершенно незнакомых людей. Они плачут. Я вижу, как по их лицам текут слезы, но причитаний не слышу. Передо мной кровать, задернутая пологом и задрапированная черным. Я мгновенно осознаю, что на ней лежит нечто ужасное, такое, чего мне не следует видеть. Пытаюсь отступить, однако ноги сами несут меня к этой кровати, медленно и неуклонно, как бывает в кошмарном сне. Та же неведомая сила принуждает меня протянуть распухшую, покрытую пятнами руку, которую я никак не могу признать своей собственной, раздвинуть полог — и открыть…

— Боже мой, нет! — вырвался у меня душераздирающий крик.

Меня обхватили руки тетушки, ее ладонь лихорадочно гладила мой лоб. Я лежала на полу, живот терзала непереносимая боль, а рядом валялись комки перепутанных ниток и пяльцы с вышиванием.

— Екатерина, дитя мое… — шептала тетушка. — Ох, только бы опять не лихорадка…

Странное ощущение, будто я выскользнула из собственного тела, начало понемногу блекнуть, и я усилием воли вынудила себя сесть.