— Французское, — возразила Аврора, — только устаревшее.

— Но он-то хотел сказать: свинья. А как тебе нравится: гуманитарная профессия? — спросила Лейла.

— Замечательно, — ответила Аврора.

— И ведь это именно то самое и означает. Если б ты знала, сколько людей страдают, а я приношу им облегчение, вот так, без ничего, собой только…

Оставался вопрос: что делать с собачонкой? Как ни хотела Аврора взять ее себе, пришлось объяснить Лейле, что через несколько дней она уезжает в Африку.

— По работе? — спросила Лейла.

— В съемочную экспедицию.

— Ты снимаешь кино? — Лейла пришла в восторг.

— Документальные фильмы, — уточнила Аврора и, думая этим охладить пыл Лейлы, добавила: — О животных.

Но оказалось, что Лейла больше всего любит смотреть по телевизору американские сериалы и документальные фильмы о вымирающих диких животных. Она жила в мире, где тот, кто побольше, ест того, кто поменьше, где мужчины заманивают женщин в сети, где женщины сжимают друг друга в паучьих объятиях, где гиены пожирают новорожденного детеныша-гну, барахтающегося в слизи материнской утробы. А блондинки из сериалов — точь-в-точь луговые собачки, ворующие друг у дружки малышей.

Хищники, кругом хищники! Крокодилы, акулы, тигры терзают свои жертвы, а из сериала в сериал одни и те же актрисы только и делают, что едят друг дружку. Одна такая завитая-налаченная в серьгах величиной с блюдца выходила замуж по очереди за всех мужчин одной семьи, так что неизвестно, приходился ли ее последний муж отцом или дедом ребенку, который оказывался, по результатам генетического анализа, сделанного в очередной серии, одновременно братом и дядей или даже двоюродным дедом своей бабушки, совокуплявшейся с героями другого сериала, где события развивались в точности по тому же сценарию. И, задумавшись о зверях и людях, которые все продолжают и продолжают род лишь для того, чтобы истреблять друг друга, Лейла вздохнула:

— У тебя тоже никого нет?

— Никого, — ответила Аврора, и не солгала. Лейла заказала еще пива с горькой и выпила за здоровье всех встретившихся одиночеств, за Аврору, за себя и за новое одинокое существо — собачку: бедная кроха, у нее ведь жизнь только начинается, и как!

То первое в жизни унижение, видно, сказалось на собачке. Поначалу с ней было трудно, она не желала ходить, спускаться по лестнице, оставаться одна. Лежала, уткнувшись обиженной мордочкой в лапы и почти не реагировала на всевозможные уговоры Лейлы — та даже подумала было, что собачка глухая. Только глаза ее порой меняли выражение, словно говорили: не хочу. Вскоре она уже ела только то, что хотела, а хотела она того, что было в тарелке Лейлы, но не горячего, а теплого, прожеванного Лейлой. Спала она на подушке Лейлы, под ее одеялом. К занятиям хозяйки относилась нетерпимо, отпускала ее с клиентами на несколько минут, не больше, да и то при условии, чтобы не подряд. Зато сама любила выходить на панель, то есть, сновала взад-вперед, хвост кверху, нос вниз, в водосточный желоб, определяя с точностью до сантиметра территорию Лейлы: бедняжка, только так и может погулять!

Долгое время Аврора не наведывалась к ним, уверенная, что не найдет на прежнем месте ни ту, ни другую, но Лейла стояла на своем посту, на углу у «Монопри», и держала на красном поводке Вертушку, которая из помеси выросла в таксу, почти таксу, на длинных лапах и с хвостом померанского шпица. Авроре обе обрадовались, и с тех пор у нее вошло в привычку, бывая в Париже, раз-другой в неделю заходить их повидать. Когда Лейла была занята, Аврора ждала, прислонясь к стене, на ее месте, стояла, глядя в пространство: давала понять, что она не по этому делу.