Однажды Джанни Моранди надписал мне открытку. Я бы никогда не подумал, что его посвящение окажется на моей могильной плите.

Я жил в проулке, где когда-то было полным-полно народа, мулов и свиней. Я выходил из дома только в магазин. Потом снова погружался в мысли о больном сердце.

У меня дико разболелась голова, пока я ел виноград. Это было 16 сентября 1979 года. Мне было сорок два года. Я работал каменщиком.

Я пока не умер, но все равно прикрепил свою фотографию к могильной доске рядом с фотографией жены.

Нет даже небытия — по крайней мере, мне так кажется.

Последние шесть лет я провел в постели. Каждая ночь казалась последней. Но я продолжал мучиться, я только и делал, что мучился. Как это часто бывает, в день смерти мое самочувствие слегка улучшилось. Я попросил жену приготовить яичницу.

Рак легких. Все из-за того, что муж без конца курил. Он курил даже в постели. Просыпался в три утра и закуривал. Он курил и днем, но реже.

Болезнь крови: сейчас уже не припомню название. Вообще-то я был знаменит, хотя бы у нас в глубинке. О моей кончине написали в местных газетах. Мэры соседних городков съехались на отпевание. Обряд проводил епископ.

Я застрял в перевернувшейся машине. Пытался открыть окно и вылезти. Я надеялся на помощь Антонио, он ехал со мной. Но Антонио был уже того.

Меня звали Пьетро. Каждый вечер я напивался и бил жену.

На мои похороны пришла тьма народу. Людям я нравился, я всех угощал выпивкой. Это дома я срывался. Меня нервировал запах жены и дома.

Я умер вдали от своей деревушки. Съездил туда на Рождество, было хорошо. Только в ногах какая-то тяжесть. Потом вернулся в город и вышел на работу. Жизнь шла своим чередом. Я постоянно с кем-то общался. Когда на заправке мне заливали полный бак, я почувствовал, что голова стала пустой, как орех.

Сначала я ухаживала за мужем. Потом заболела сама. Два года мучилась. Наш сын — инвалид-колясочник. Он не знает, что делать со всеми деньгами, которые мы ему оставили.

Я умер от опухоли мозга. По мнению врачей, у меня была опухоль и в кишечнике, но я ее не замечал, меня беспокоила головная боль. С какого-то момента я уже ничего другого не чувствовал. Для врачей я был в коме, а на самом деле — в полном сознании. Я был целиком внутри опухоли, как улитка в раковине.

Меня повесили мои родители-крестьяне. Они не хотели, чтобы я встречалась с одним парнем. По их понятиям, он был мне не пара. Это случилось не в Средние века. Шел 1929 год.

В четверть третьего дня я сказала дочери, что мне плохо. Она застыла на месте со стаканом воды в руке. Стоял январь. Был вторник.

Я выписывал рецепт пожилой женщине. Моя голова упала на письменный стол. Руки замерли и тут же окоченели.

Я здесь, в самой верхней нише северной стены кладбища. Сквозь щель в нишу забивается снег и лежит тут месяцами.

Я тоже, я тоже.

Примечание

Я написал эти открытки после коротких, но постоянных приступов паники. Теперь приступы уже не такие, как раньше. Раньше ты сразу искал кого-то, кто отвез бы тебя в больницу, и, если не находил, ехал туда сам, а когда приезжал, толком не понимал, вправду ли ты умираешь или вступил в следующую фазу своей мучительной ипохондрии. Я пробовал писать открытки и в другое время, пробовал не раз, но все их выбрасывал. Они получались похожими на обычные открытки. Рисунок фраз был тем же, такой же была и тональность, но слог выходил сухим, он не был пропитан тем настроением, в которое ты погружаешься после едва пережитой смерти. Тогда ты можешь описать то, на чем, возможно, все держится, описать то небытие, которое поддерживает и разъедает все на свете.