На этом месте видений «Фараллона» сделала одно из тех необъяснимых движений, которые (даже на судне, стоящем на якоре, и даже в самый глубокий штиль) напоминают о непостоянстве жидкостей, и Дэвис вдруг опять очутился в кают-компании. Неистовый солнечный свет прорывался в щели, осаждая ее со всех сторон, а клерк в весьма беззаботной позе ждал его решения.

Капитан снова принялся ходить. Он жаждал осуществления своих грез, как лошадь, которая ржет, завидев воду; жажда эта сжигала его нутро. Сейчас единственным препятствием был Этуотер, который оскорбил его в первую же минуту знакомства. Геррику Дэвис отдаст всю его долю жемчуга, он настоит на этом. Хьюиш, конечно, будет противиться, но капитан подавит его сопротивление, — он уже превозносил себя за это до небес. Сам ведь он не собирается пускать в ход серную кислоту, но Хьюишу он не нянька. Жаль, что так приходится, но в конце концов…

Ему снова представились его мальчики в школьной процессии, в форме, которая издавна казалась ему такой аристократической… В груди у него с новой силой забушевало сжигавшее его пламя невыносимого позора, пережитого накануне.

— Делайте как хотите! — хрипло сказал он.

— Эх, я так и знал, что вы поломаетесь, да согласитесь, — сказал Хьюиш. — Теперь за письмо. Вот вам бумага, перо и чернила. Садитесь, я буду диктовать.

Капитан покорно сел, взял перо и беспомощно посмотрел на бумагу, потом перевел взгляд на Хьюиша. Качели качнулись в другую сторону — глаза его подернулись влагой.

— Страшное это дело, — сказал он, передернувшись всем телом.

— Да, не цветочки собирать, — отозвался Хьюиш. — Макайте перо. «Вильяму Джону Этуотеру, эсквайру. Сэр…» — начал он диктовать.

— Откуда вы знаете, что его зовут Вильям Джон? — спросил Дэвис.

— Видел на упаковочном ящике. Написали?

— Нет, — ответил Дэвис. — Еще один вопрос: что именно мы будем писать?

— А-а, мать честная! — раздраженно воскликнул Хьюиш. — Да что вы за человек такой? Я, я буду вам говорить, что писать, это уж моя забота, а вы сделайте такое снисхождение, пишите, черт возьми! «Вильяму Джону Этуотеру, эсквайру. Сэр…» — повторил он.

Капитан наконец начал почти бессознательно водить пером, и диктовка продолжалась:

— «С чувством стыда и искреннего раскаяния обращаюсь к вам после оскорбительных явлений вчерашнего вечера. Наш м-р Геррик покинул судно и несомненно сообщил вам содержание наших надежд. Нечего и говорить, мы их больше не питаем: судьба объявила нам войну, и мы склоняем голову. Уважая ваше полное право мне не доверять, я не осмеливаюсь надеяться на одолжение личной встречи, но, чтобы положить конец позиции, равномерно неприятной для всех, я уполномочил моего друга и компаньона м-ра Джи Эл Хьюиша изложить вам мои предположения, которые благодаря скромности заслуживают вашего всестороннего внимания. М-р Джи Эл Хьюиш полностью обезоружен и — клянусь богом! — будет держать руки над головой по мере своего приближения. Остаюсь ваш преданный слуга

Хьюиш, посмеиваясь, перечел письмо с невинной радостью дилетанта, сложил его, потом развернул несколько раз и снова сложил, желая продлить удовольствие.