И снова судьба ехидно повернулась к нему не улыбающимся лицом, а той частью, о которой не принято говорить в приличном обществе. В самом начале кампании четырнадцатого года команда охотников использовалась в качестве подвижного резерва дивизии, вот только как-то ни разу этот резерв не понадобился. Так что офицеры линейных батальонов получали чины и награды, а командир охотничьей команды снова остался ни при чем.

А потом наступило затишье, и охотники снова оказались без дела. Основные события происходили далеко на Западном фронте, а здесь стояли, не сменяясь, незначительное количество строевых частей и ландвер. Однажды добытые разведданные не менялись от раза к разу, и командир дивизии просто запретил использовать охотников, довольствуясь теми сведениями, что поступали из рот с передовой. К тому же в полках находились отчаянные забубенные головушки, которые сами на своих участках ходили к германцам, брали трофеи и пленных, и разведотделу штаба дивизии этого хватало вполне.

Даже присвоение очередного звания «капитан» за дело у Лодзи не могло удовлетворить Елисеева, страстно мечтавшего о служебном взлете. И он решился попытаться переломить злую судьбу.

В начале августа, выбрав одну из безлунных ночей, новоиспеченный капитан повел свою команду на захват штаба девятой дивизии ландвера. В случае удачи он мог смело рассчитывать на продвижение по службе и даже на «Георгия». И у него почти получилось. Охотники сумели тихо подобраться к самому штабу, бесшумно сняли часовых. Бой с охраной штаба уже подходил к своему логическому концу, когда на выручку своему командиру примчался входивший в состав дивизии кавалерийский полк. И все кончилось очень плохо.

Елисеев до последнего прикрывал отход своих охотников. Он лично застрелил обер-лейтенанта и пятерых драгун, но дальше наган дал осечку, и тяжелая кавалерийская сабля поставила крест на всех его мечтах и надеждах…

В штабе семнадцатой дивизии решили не афишировать подробности гибели охотничьей команды, чтобы не подрывать боевой дух офицеров и нижних чинов. Поэтому-то Львов ничего и не знал ни об охотниках, ни об их командире. Однако он все-таки чувствовал, что что-то тут не то, и потому возвратился мрачный, как туча…

– Так-то оно так, – покачал головой Львов. – Да только ты меня с собой не путай. Это тебе привычно: «Батальонная разведка, мы без дел скучаем редко…», а я? Я и был-то обычным строевым командиром, никаких спецназовских дел ни черта не умею. Комроты – это я умею, ну комбатом еще могу… А охотничья команда, между прочим, фактически – разведбат. Разве что численность малька поменьше. И что мне с ними делать прикажешь?

– Ну, ты прямо интеллигент, – засмеялся есаул. – Рефлексируешь не по-детски, как будто Солженицына перечитал. Ты вон еще руки позаламывай или «Голос Америки» послушай…

– А я еще Галича могу спеть, – хмыкнул Львов. – Я до армейки вообще – диссидентом был. Только малолетним и дурным.

– Ой, удивил! У нас замполит Галичем увлекался. Знаешь, как они с особистом дуэтом пели? У самого Александра Аркадьевича с таким надрывом не получалось…

Когда приятели отсмеялись, штабс-капитан все же вернул разговор на грешную землю:

– Видишь, какая штука: тут немцы должны наступление начать. Между прочим, как раз на нашем участке. Прорвут фронт, возьмут Вильно, и откатимся мы все хорошенечко так на восток…

– А поточнее? В смысле: по датам?

– Блин, есаул, я тебе что – Советская Военная Энциклопедия? Вроде в конце августа – начале сентября… Там еще конная группа генерала Гарнье – четыре кавдивизии – по нашим тылам прошерудит…

– А-а-а, ну тогда у нас с тобой еще две недели минимум, – Анненков благодушно откинулся на спинку облезлого, промятого кресла, которое где-то отыскали пехотинцы и притащили своему комроты.