В тот день мы трудились дотемна, и сестру послали спросить у других соседей, не чувствуется ли у них дым. Когда уже почти стемнело, машина заглохла, и я, вытащив наконечник из муравейника, слегка копнул мастерком: в ямке было полным-полно дохлых муравьев, а земля была фиолетовая, и несло оттуда серой. Я накидал сверху глины, как на похоронах, и высчитал, что погибло никак не меньше пяти тысяч муравьев. Все пошли в дом, пора было умываться и накрывать на стол, а мы с дядей Карлосом еще задержались в саду, чтобы почистить и убрать машину. Я спросил у дяди Карлоса, нельзя ли мне самому сложить все части машины в кладовую, где хранились инструменты, и дядя Карлос разрешил. На всякий случай я сполоснул руки после того, как прикасался к жестяной ложке, хотя ложку мы до того уже вычистили.

На следующий день было воскресенье, к нам приехала тетя Роса с моими двоюродными братьями, и мы весь день играли в полицейского и вора, сестра и Лила тоже играли с нами, Лилу на этот раз мать отпустила к нам. Вечером тетя Роса сказала маме, что было бы хорошо, если бы мой двоюродный брат Уго мог у нас остаться и пожить недельку в Банфилде, он ослаб, у него был плеврит, и ему необходимо солнце. Мама ответила, что, мол, конечно, пускай остается, и мы все обрадовались. Постель для Уго устроили у меня в комнате, и в понедельник прислуга привезла все, что ему было нужно на эту неделю. Мы купались, Уго знал куда больше всяких историй, чем я, но прыгал он не так далеко, как я. Сразу было видно, что он из Буэнос-Айреса; вместе с одеждой ему привезли две книжки Салгари и учебник ботаники, потому что ему нужно было готовиться к поступлению в лицей. В книге лежало павлинье перо, я еще никогда такого не видел, оно служило ему закладкой. Перо было зеленое с фиолетово-синим глазком, все усыпанное золотыми крапинками. Сестра попросила у него это перо, но Уго не отдал, он сказал, что это перо ему подарила мама.

Он никому не позволял даже дотрагиваться до него, только мне разрешал, потому что доверял, и я аккуратно брал перо за кончик стержня.

Дядя Карлос работал в конторе, поэтому в первые дни недели мы машину больше в ход не пускали, хотя я и говорил маме, что если она хочет, я могу разжечь топку. Мама сказала, что лучше будет, если мы подождем до субботы, и вообще на этой неделе у нас маловато дров, да и муравьев столько, как раньше, не видно.

— Их убавилось на пять тысяч, — сказал я.

Она посмеялась, но не возражала. Пожалуй, даже лучше, что мне не разрешали запустить машину, не то Уго тоже вмешался бы, он ведь из тех, кто все знает и везде хочет сунуть нос. Лучше пусть он мне не помогает, особенно из-за отравы.

Нам велели, чтобы мы во время сьесты не бегали и не прыгали — боялись, как бы с кем-нибудь не случилось солнечного удара. Сестра тоже хотела играть со мной и с Уго, она все время вертелась рядом и старалась играть вместе с Уго. В шарики я обыграл их обоих, но в бильбоке, уж не знаю почему, Уго играл здорово и обыграл меня. Сестра все время хвалила его, и я понимал, что ей хочется, чтобы он стал ее кавалером; об этом стоило рассказать маме, пусть влепила бы ей парочку затрещин, вот только я не знал, что именно сказать маме, они ведь ничего плохого не делали. Уго подсмеивался над сестрой, только не очень заметно, и я готов был его расцеловать в эти минуты, но случалось это всегда во время игры, и тут либо выиграл, либо проиграл, целоваться некогда.

Сьеста длилась от двух до пяти, и это было лучшее время, чтобы посидеть спокойно и заняться кому чем захочется. Мы с Уго пересматривали марки, и я отдавал ему дубликаты, учил раскладывать марки по странам, и Уго задумал тоже обзавестись в будущем году коллекцией марок — правда, только американских.