Круг набухал вверх, беременный пузырем алого сияния, и когда он порвался – бесшумной вспышкой, заглянувшей в каждое окно зловещим отблеском, тучи неожиданно рассеялись, и прямо над колодцем встала удивленная Луна.

Огромная, очень близкая Луна.

Это было первое, что я увидел.

Отражение Солнца.

Красноватый шар, испещренный оспинами, висел надо мной, заливая двор ворованным светом. Тучи обегали шар, боясь задеть его раскаленные бока и тем нарушить магию Великого Полнолуния – одного из главных праздников Отражения, когда сильнейшие заклинания способны творить и жалкие неумехи.

Луна казалась такой огромной и висела так низко, что, взобравшись на крышу, я смог бы пнуть ее ногой.

Наверное.

Но тогда я просто смотрел на красноватый шар, не желая ему зла, а он отвечал равнодушно, не зная ни меня, ни моей боли, ни моей ненависти. Впрочем…

Я сам тогда их не знал.

А когда Луна наскучила, я попытался сделать шаг и выяснил, что ноги скованы холодными, как лед, колодками – невидимыми, но крепкими. Это стало неожиданностью. Я огляделся, изучая знакомый двор с пристальным вниманием. Двери и ворота заперты, огни погашены, городской шум запутался в темной вате магии и сна, и вокруг царит полнейшая тишина. Я стою в квадрате, нарисованном на асфальте двора светящейся белой краской. В квадрат вписан алый круг, испещренный черными символами и вскрытый кесаревым скальпелем, чтобы я смог вырваться наружу. Обрывки круга испускают алое сияние, в котором прячутся мои ноги ниже колен. Видимо, там же прячутся и колодки. В углах квадрата догорают свечи. Их свет призрачен, ведь свечи заняли его у Луны. Воск вампирически бледен, потому что взят взаймы у Смерти и сейчас возвращается к ней, пропадая в асфальте двора.

Воск не плачет, он убегает.

Он меня боится. Не Смерть, а ее воск. Он убегает от меня, хочет вернуться к Смерти, ведь там безопасно – Смерть я не трону.

Во всяком случае, не сегодня.

Справа лежит мужчина. Лица не видно, но по фигуре и одежде я понимаю, что он молод. Скорее, юноша, чем мужчина. Навскидку – лет двадцать.

Мертвый.

Рядом с юношей стоит золотая чаша, до краев наполненная темной жидкостью. Похоже, он сцеживал в чашу кровь, ослаб, повалился на правый бок и умер. Поза свидетельствовала, что перед смертью юноша ерзал ногами по асфальту, но чашу, к счастью, не перевернул.

Чаша меня притягивает. Но она далеко, за границей круга.

Я поднимаю голову и осматриваю окна первого этажа. Они темные. В обычную ночь окна слились бы со стенами, но сегодня – Великое Полнолуние, тучи спрятались, красноватая Луна щедро делится ворованным светом, и стекла даже блестят, готовые разбиться или раствориться по моему желанию. Но я не желаю. Я поднимаю голову выше и осматриваю окна второго этажа, мимоходом пробегаю взглядом по третьему и… И неожиданно для себя замираю.

Что-то не так…

Я пристально смотрю на второе окно слева по дальней стене, а через несколько секунд вспоминаю:

– Ольга! – Мой голос оказывается хриплым и слабым, я откашливаюсь и повторяю с нежностью: – Ольга.

А в следующее мгновение вижу ее отчетливо. Ольга распахнула створку, чуть подалась вперед, грудью навалившись на подоконник, помахала мне рукой и крикнула: «Привет! Я сейчас!»

Я машинально машу в ответ.

Я поднимаю руку, улыбаюсь, машу несколько раз и замираю, как идиот, глупо таращась на поблескивающий стеклом прямоугольник. Второй слева.

Пустой.

Как будто мертвый.

Почему пустой?

Потому что ночь?

Я вновь смотрю на Луну, словно спрашиваю о происходящем. В ответ Луну равнодушно тошнит серебряными лучами.