|
В мозгу вдруг явственно возник знакомый столько лет образ: искрящиеся умом глаза, длинный нос, вислые усы, злая усмешка. Справедливости ради надо признать, что фотограф он был потрясающий, обладал исключительной интуицией, чувством времени и лисьим нюхом. Он был даже по-своему остроумен: меньше недели назад продемонстрировал мне фотографию, на которой был изображен я собственной персоной в момент «нырка» с лошади, в нелепой позе — с задранным вверх задом и головой где-то на уровне земли. Надпись на обороте гласила: «Филип Нор: прыжок на зависть кузнечикам». Я бы посмеялся над шуткой, но Джордж шутил слишком зло. Можно было бы даже вытерпеть его страсть развенчивать всех и вся, если бы не жестокость, которая наполняла его взгляд. Он всегда словно швырял под ноги банановую кожуру и, затаившись, ждал, когда человек ушибется. Когда он умер, все вздохнули с облегчением.
На крытой террасе, у весовой, меня уже поджидали тренер и владелец лошади, оба, как я и ожидал, были мрачнее тучи. — Ты взял неправильный темп, — с вызовом сказал тренер. — Лошадь оттолкнулась слишком далеко от препятствия. — А ты должен был сделать так, чтобы она оттолкнулась правильно. Ни один жокей в мире не в силах заставить каждую лошадь всегда прыгать чисто, тем более, если она плохо выезжена и пуглива. Но возражать смысла не было. Я кивнул и виновато улыбнулся владельцу. — Ей нужно было надеть наглазники, — сказал я. — Это уж мне решать, — резко ответил тренер. — Вы не сильно ушиблись? — нерешительно спросил владелец. Я покачал головой, однако тренер счел это естественное человеческое проявление излишним и, не дав владельцу больше ничего сказать, поспешил увести подальше от меня свой источник богатства, опасаясь, как бы я, чего доброго, не открыл ему глаза на то, почему лошадь не всегда прыгает как следует. Я спокойно посмотрел им вслед и повернулся к двери весовой. — Извините, — сказал какой-то молодой человек, заступая мне дорогу, — вы Филип Нор? — Да, я. — Э-э… можно вас на пару слов? На вид ему было лет двадцать пять. Бледный — наверняка работает в закрытом помещении, — очень серьезный и длинный, как аист. По его одежде — угольно-черному фланелевому костюму, полосатому галстуку и отсутствию бинокля, — я сразу понял, что на ипподроме он человек случайный. — Конечно, — ответил я. — Я только заскочу к врачу и переоденусь. Подождете? — К врачу? — с тревогой в голосе переспросил он. — Да ерунда. Упал. Я мигом. Согревшись и переодевшись в цивильное, я вернулся. Молодой человек стоял на прежнем месте… Кроме него на террасе никого не было: остальные ушли смотреть последний заезд. — Я… э-э… меня зовут Джереми Фоук. Из внутреннего кармана пиджака он вытащил визитную карточку и протянул мне. «Фоук, Лэнгли, Сын и Фоук», — прочитал я. Адвокаты. Адрес: Сент-Олбанс, Хертфордшир. — Последний Фоук, — застенчиво потыкал пальцем Джереми, — это я. — Поздравляю, — ответил я. Он настороженно посмотрел на меня, неуверенно улыбнулся и кашлянул. — Меня послали… э-э… я пришел просить вас, чтобы вы… — Он запнулся и беспомощно посмотрел на меня. (Нисколько не похож на адвоката.) — Чтобы я — что? — подбодрил его я. — Мне говорили, что вам это может не понравиться… но… меня послали просить вас… — Ну… продолжайте, — сказал я. |
