– Да что такое с женщинами? – проворчал он, смахнув ее руку.

– Гай, вы, конечно, ужасно расстроены, но…

– И чем же, по-вашему?.. И моя мать не лучше. Да все вы такие, – заявил он, сердито взглянув на меня.

– Гай, я вас не понимаю, – произнесла миссис Брендел.

– Поймете со временем. Рано или поздно все это прояснится до конца. И про кобру, и про гималайскую медведицу, и про скво из племени гуронов или чокто.

– Что все это значит, Гай? Вы меня пугаете. Может быть, вам надо обратиться к врачу?

– Я только что виделся с ним, он дал успокоительное – не мне, а Хелен.

– Это очень разумно, полагаю. Наверняка утром, когда она проснется, ей все представится в другом свете. Это был страшный удар для вас обоих.

– Проснется утром… – повторил он дрогнувшим голосом. – А вот Джина никогда уже больше не проснется. – На глазах его появились слезы. – «Эта речь проникает внутрь, разъедает, отравляет!» – произнес он шепотом и, подняв воротник, спрятал за ним лицо и растаял в ночной тьме.

– О господи, я ровным счетом ничего не поняла, – пожаловалась миссис Брендел. – А вы? У него что-то не в порядке с головой, и он несет сущий бред. Очевидно, смерть жены расстроила его психику. Бедная Мэри… Не хватало только, чтобы ее сын окончательно свихнулся.

Но я помнила Киплинга.

– Он не свихнулся, миссис Брендел.

– Вы так думаете?

Как там говорится у поэта о спящей на солнце кобре? О том, что самец чует беспечный шаг прохожего и отползает в сторону…

– «Но ни дюйма не уступит, не отступит до конца самка кобры, что намного смертоноснее самца», – продекламировала я.

Глава 5

Мы приблизились к острову Гран-Канария, когда восходящее солнце окрасило нежно-розовым цветом скалистые горные вершины, составлявшие хребет острова. Порт Лас-Пальмас расположился на мысу, который вытягивался в море наподобие сжатого кулака, грозившего миру как некий разгневанный древнегреческий бог.

На первый взгляд остров совсем не походил на субтропический рай, какой мне обещали, так что я была несколько разочарована тем, что не попала в райские кущи. Я вспомнила, как в детстве родители возили меня в деревушку, расположенную у подножия Пиренеев. Папа вывел меня на террасу отеля и широким жестом продемонстрировал панораму со снежными вершинами. Однако я ожидала увидеть более величественное, даже несколько устрашающее зрелище, и представшая передо мной картина не произвела особого впечатления. Я хорошо помнила охватившее меня тогда чувство жестокого разочарования и последовавшее за ним чувство вины за неспособность воспринять пейзаж с должным энтузиазмом. Сейчас же, несмотря на некоторую досаду, я была рада покинуть «Джелрию» после шести дней, проведенных в море, и ступить на землю Гран-Канарии. Такие развлечения, как палубный теннис и шаффлборд, метание колец в цель и скачки на деревянных лошадях, собаках и лягушках, хороши в меру. Спортивный дух никогда не был силен во мне, да и атмосфера на судне после самоубийства Джины Тревельян не очень подходила для игр. Так что мне хотелось поскорее сойти на берег и приступить к расследованию обстоятельств смерти Дугласа Грина.

Пассажиры стали покидать «Джелрию», но капитан попросил меня, Хелен Харт, Гая Тревельяна и Уильяма Макмастера задержаться и ответить полицейским на вопросы, связанные с самоубийством Джины. Я предложила Карло взять Розалинду и подождать меня в портовой гостинице, а дочери пообещала, что скоро присоединюсь к ним и мы не опоздаем на пароход, который должен был перевезти нас в Санта-Крус, порт на Тенерифе.