Шон быстро спрашивает, готова ли я, и, сломя голову несется наверх. Говорит, что заглянет только на секунду к Питеру. Брат, конечно, не идет с нами. Он заперся у себя и даже выходить отказывается. Для Шона это не помеха — он уже стучит в дверь комнаты Питера. А через десять минут они спускаются. Оба. И на Питере тоже смокинг, и никто из нас не может поверить, что он идет на мой выпускной. Брат скован и так напряжен, что, кажется, вот-вот взорвется. Губы плотно сжаты, дыхание медленное, как через аппарат искусственного обеспечения. Он как бетонная статуя, которую чтобы сдвинуть с места, придется вызывать подъемный кран. Мы, конечно, тоже выглядим не лучшим образом, ошарашенные, то и дело переводящие взгляд с Питера на Шона, как будто спрашивая Фитцджеральда, как ему вообще удалось. А он только обнимает Питера, подбадривает и улыбается. Мама закрывает рот рукой и не может сдержать слез.

— Какой ты красивый, сынок, — говорит она сдавленным голосом.

— Мы так рады, что ты решил пойти, — поддерживает папа.

Я обнимаю Питера крепко-крепко. Говорю ему спасибо на ухо. Я рада, хотя не представляю, как брат будет чувствовать себя, ведь там такая толпа — не спрячешься. Там куда ни повернись — всюду люди, и кто-то обязательно будет видеть его лицо. Я беру Шона за руку, мы выходим последними, немного отстав от остальных.

— Как тебе удалось? — спрашиваю тихо.

Он только плечами пожимает. И тут я вдруг думаю, для Питера же это сущая пытка. Не надо с ним так. Пусть лучше остается дома, без стрессов. Меня вдруг накрывает волной ненависти к Фитцджеральду. Внезапно. Зачем? Что бы он ни придумал, какие бы доводы ни приводил, для Питера это даже не стресс. Это катастрофа. Он два года не высовывался и сгорал от страха при любом упоминании выхода из дома. А теперь…

— Может, не надо? — я подбегаю к брату, когда он уже садится в машину. — Питер, если не хочешь, не надо идти! Если тебе трудно…

Он поворачивается и смотрит мимо меня на Шона, то ли с ненавистью, то ли с мольбой, то ли с благодарностью. Такой взгляд — никак не описать, убийственный, невыносимо пронзительный. Потом улыбается мне едва заметно, кивает и садится в машину.

Мы втроем едем на заднем сидении, и всю дорогу Шон шутит, смеется и пытается нас развлекать. И сначала мне хочется врезать ему, но потом я вдруг замечаю, как ему непросто быть таким, как будто веселым. И даже не из-за того, что он тоже, несомненно, переживает за Питера, а просто потому что для него этот поход на выпускной не меньший вызов. Я вдруг понимаю, что если бы не позвала его, Шон бы вообще не пошел.

Что происходит на вручении аттестатов, когда появляемся мы, просто не описать. Ученики, особенно мои одноклассники, особенно все, кто так задорно и яростно придумывали мерзкие шутки про Питера, становятся похожи на лего-человечков.