Однако мать Лю Хань придерживалась совсем других взглядов на кулинарию. Впрочем, Бобби не собирался брать на себя бремя приготовления пищи и потому ел то, что ставила на стол Лю Хань.

Овощи были мало съедобными, но мясо оказалось еще хуже. Отцу Фьоре пришлось несладко, когда он жил в Италии; пару раз он забывался и называл кота чердачным кроликом. Кролик… это звучало гораздо соблазнительнее того, чем торговали на здешнем рынке: собачье мясо, тушки крыс, тухлые яйца. Бобби давно перестал спрашивать, что подает ему Лю Хань с полусырым гарниром — решил, что лучше ему этого не знать. Вот почему он пожалел, что не схватил цыпленка — по крайней мере, знал бы, что ест — для разнообразия.

Женщина перестала лягать несчастного вора и бросилась догонять другого цыпленка, который проявил здравый смысл и помчался в противоположную от Фьоре сторону. Женщина завыла. Она производила столько шума, что Фьоре пожалел бедных цыплят и решительно перешел на их сторону. Впрочем, он знал, что беднягам это вряд ли поможет. Если они останутся на территории лагеря, им суждено закончить свои дни в чьей-нибудь кастрюле.

Фьоре пробирался по заполненным людьми узким улочкам, радуясь тому, что природа наделила его способностью ориентироваться в пространстве. В противном случае он никогда не решился бы выйти из дома. Здесь вообще не существовало такого понятия, как указатели или названия улиц. Впрочем, даже если бы таковые и имелись, их написали бы на незнакомом ему языке — прочесть он все равно ничего не смог бы.

Войдя в хижину, Бобби обнаружил, что Лю Хань болтает с какими-то китаянками. Как только они его увидели, на их лицах появились любопытство и тревога одновременно. Бобби поклонился, что считалось здесь хорошими манерами, и сказал, с трудом выговаривая слова на чужом языке:

— Здравствуйте. Добрый день.

Женщины захихикали, наверное, их развеселил его акцент, а может быть, необычное лицо. С их точки зрения всякий, кто не был китайцем, мог спокойно считаться нефом или инопланетянином. Все дружно что-то залопотали на своем диковинном наречии, и Фьоре уловил слова «иностранный дьявол» — так они называли всех чужаков.

«Интересно, что они обо мне сказали?» — подумал Бобби.

Женщины почти сразу собрались уходить. Попрощавшись с Лю Хань, поклонились Бобби — он, конечно иностранный дьявол, но ведет себя вежливо — и разошлись по домам. Бобби обнял Лю Хань. Ее беременность еще не стала заметной — по крайней мере, в одежде — но, прижимая ее к себе, он почувствовал маленький округлый животик.

— Ты в порядке? — спросил он по-английски и прибавил в конце вопросительное покашливание, принятое у ящеров.

— В порядке, — ответила она и утвердительно кашлянула.

Некоторое время они могли общаться только на языке ящеров. Никто, кроме них двоих, не понимал диковинной смеси, на которой они разговаривали. Лю Хань указала на чайник и вопросительно кашлянула.

— Спасибо, — ответил Бобби по-китайски.

Чайник был старым и дешевым, а чашки и того хуже, одну из них даже украшала трещина. Хижину и все, что в ней имелось, им выделили ящеры. Бобби старался не думать о том, что случилось с ее прежними обитателями.

Он пил чай и мечтал о большой кружке кофе с сахаром и сливками, за которую мог бы многое отдать. Чай — тоже хорошо, время от времени. Но каждый день… Ладно, забудь о кофе. Он рассмеялся.

— Почему смешно? — спросила Лю Хань.