— Насилию? Например?

— Например, его могли похитить в детстве или он стал объектом жестокого сексуально го домогательства с чьей-то, не родительской, стороны...

Когда я услышала себя, в голове моей что-то вдруг прояснилось.

Иногда так бывает: произнесешь что-либо вслух — и сам проникнешься сказанным. Я знала, что была очень близка к ответу на собственные вопросы. Определенно. И тут же продолжила:

— К тому же он очень странный... Как бы это сказать? Замкнутый, отстраненный, чтоли. Будто отшельник. А если точнее, он словно выше всего мирского. Если даже предположить, что с ним ничего не случилось в прошлом, мне кажется, что это изначально заложено в его характере. Слишком уж отчетливо в нем видны эти черты. Похоже, мы оба относимся к такому типу людей, которым нужно время. Время на то, чтобы узнать друг друга, на то, чтобы все рассказать друг другу, на все.

Я говорила и в какой-то момент обнаружила, что определенно думаю о Накадзиме. Мною владели смешанные чувства: то мне хотелось узнать о нем все, то я предпочла бы не знать ничего.

Что, если я начинаю определяться, принимать решение?

Может, он мне нравится? Может, в какой-то момент я действительно и всерьез полюбила? Возможно, впервые в жизни это не шутка и не игра, а настоящая любовь женщины к мужчине?

Я поняла это потому, что моя собственная осторожность и предусмотрительность стала напоминать мне отношение мамы к отцу.

Это была мамина черта: чем сильнее она любила, тем более осторожной и осмотрительной была.

— А деньги? У него все нормально с деньгами?

— Да, абсолютно! Он говорил, что, пока не окончит докторантуру, отец будет помогать ему с деньгами. К тому же ему вроде как что-то осталось в наследство от матери. Сейчас у него своя квартира, но вечерами он у меня и поэтому частично берет на себя расходы на еду, отопление и электричество. Каждый месяц с невероятной точностью все подсчитывает и отдает мне до сэна.

— Выходит, что с этой стороны он вполне надежен. Что ж, не вижу никаких проблем. Вы вполне можете жить вместе. Он, конечно, со странностями, но для такой неординарной, как ты, подходит в самый раз.

— Да. Пожалуй, я хочу, чтобы все это пока продолжалось, — сказала я, думая про себя: "Если только у нас получится продолжать..." — Кстати, Саюри, ты ведь что-то хотела мне сказать, кажется...

— Да, по поводу живописи. Ты уж извини, что это попало на телевидение.

— А, да ничего страшного. Все нормально.

— Ты сейчас такая знаменитость. О тебе говорят в новостях... — улыбнулась Саюри.

Я кивнула:

— Не такая уж и знаменитость.

— В масштабах этого города ты достаточно известный человек. И многие люди думают и надеются, что если ты берешься разрисовать какую-либо стену и это становится предметом обсуждения, то здание не будет снесено.

— В самом деле?

— Хотя мы вовсе не хотели тебя впутывать во все это, я все же чувствую за собой вину.

— Саюри. разве ты хоть в чем-то виновата?

— Конечно. Я хочу, чтобы это здание и эту стену не ломали. Эта школа детского творчества — смысл моей жизни. У меня много учеников, которые ходят ко мне вот уже несколько лет. Но обратилась я к тебе не из-за этого. Просто твои картины, Тихиро, такие большие и невероятные, и мне очень хотелось видеть со своего рабочего места что-либо нарисованное тобой. Это правда. Я вовсе не хотела тебя использовать. И уже тем более я не пыталась принудить тебя к созданию того, что, очевидно, будет уничтожено, — ответила Саюри.

Я знала Саюри, и поэтому мне показалось, что она говорит искренне.

Саюри потупила взор, но я, глядя на вьющиеся на висках волоски, на ее густые брови, чувствовала, что она говорила от всего сердца.