|
Затем она села на кушетку и, закрыв лицо руками, горько заплакала. В это мгновение я почти любил Ирину. Мне кажется, что она это почувствовала, так как внезапно подняла голову и произнесла: – Подайте мне эту драгоценность! – Она указала на диадему, валявшуюся на полу. – И помогите мне привести в порядок мои волосы. У меня дрожат руки. – О нет, – сказал я, подавая ей диадему. – Этого вина я больше не выпью. Я не смею прикоснуться к вам, вы мне стали слишком дороги. – Что ж, с этими словами, – прошептала она, – и уходите с добром. И помните, что бояться Ирины не следует, ибо, как я сама очень хорошо поняла, именно мне надо бояться вас, о принц среди мужчин! И с этим я ушел, поклонившись. На следующее утро, когда я сидел в своем служебном помещении в тюрьме, приводя в порядок дела для сдачи своему преемнику, вошла Мартина – как всегда, неожиданно. – Как вы ухитряетесь проходить сюда без доклада? – спросил я ее. – А с помощью вот этого, – ответила она, показав мне руку с браслетом, который был мне знаком, – на нем был вырезан герб императрицы. Я отсалютовал ей со словами: – Что же мне суждено, Мартина? У вас приказ заключить меня в тюрьму или же убить? – Заключить в тюрьму или убить? – с невинным видом воскликнула она. – Что же может сделать наш хороший Олаф, чтобы заслужить такую кару? Нет, я пришла, чтобы освободить одного человека из заключения и, возможно, избавить от смерти. А именно: некоего еретика епископа Бернабаса. Вот приказ о его освобождении, подписанный рукой Августы, согласно которому он и может оставаться в Константинополе столько, сколько захочет, и возвратиться в свою епархию в Египте, когда ему будет нужно. Если он считает, что кто то его обидел, он может жаловаться, и его жалоба будет рассмотрена без промедления. Я взял лист пергамента, прочел его и положил на стол со словами: – Приказ императрицы будет выполнен. Что нибудь еще, Мартина? – Да. Завтра утром вы будете освобождены от своих обязанностей и другой комендант – Стаурациус и Этиус сейчас ссорятся по поводу его кандидатуры – займет ваше место. – А я? – Вы вновь вернетесь на пост командира личной гвардии, только в ранге полного генерала армии, но об этом я вам уже говорила вчера. Теперь же это назначение утверждено. Я не произнес ничего, но тяжелый вздох, который я не смог удержать, вырвался из моей груди. – Кажется, вы недовольны в той степени, в какой это подобает вам, Олаф. Скажите мне теперь, в котором часу вы оставили дворец прошлой ночью? Хотя прислуживать госпоже – моя обязанность, но я задремала в передней. Когда же проснулась и вошла в комнату, я нашла там расшитую золотом одежду, что вы надевали, брошенную на полу, а ваши вещи и доспехи отсутствовали. – Не знаю, который был час, Мартина, и не упоминайте при мне больше, умоляю вас, об этой отвратительной женской одежде… – С которой вы плохо обошлись, Олаф, так как она оказалась в пятнах, похожих на кровь. – Августа пролила немного вина на нее. – Да, да, моя госпожа рассказала мне эту историю. О том, как вы собрались съесть отравленную фигу, выхватив ее изо рта Константина. – Что еще вам рассказала госпожа, Мартина? – Да почти ничего. Она вела себя очень странно прошлой ночью, пока я расчесывала ей волосы, которые оказались спутанными, как будто мужчина занимался их укладкой, – Мартина вглядывалась в меня, а я краснел под ее испытующим взглядом, – и снимала диадему, которая оказалась искривленной. И еще она говорила со мной о замужестве. – О замужестве? – я чуть не задохнулся от изумления. – Ну конечно. Разве я неясно выговорила это слово?.. О замужестве… – И кто сей счастливчик, Мартина? – О! Не следует ревновать прежде времени, Олаф. |
