|
– Ну и что же? – А вот что. Этот трус и дурак, который сейчас умер от нанесенных вами ран, своими показаниями суду в отношении того, при каких обстоятельствах вы убили трех других трусов, вызвал такие толки, что мое имя стало в Константинополе объектом насмешек презренной черни. Да, негодяи сочиняют и распевают на улицах песенки обо мне, такие, которые я не могу повторить… – Я глубоко огорчен этим, Августа, – отозвался я. – Это я глубоко огорчена, а не вы, о котором говорят как о мужчине, уставшем от любви императрицы и бросившем ее, как будто она какая то девка из кабака. Это первое. Во вторых, согласно приговору суда Справедливости… – О Августа! – перебил ее я. – Не оскверняйте свои губы произношением этого слова – Справедливость! – …согласно приговору суда, – продолжала она, – ваша судьба – в моих руках. Я могу убить вас или подвергнуть пыткам ваше тело. И я могу пощадить вас и поставить выше, чем вознесен кто либо в империи. Да, да, и украсить вашу голову короной! – Без сомнения, вы все это можете сделать, Августа, но что именно вы намерены совершить? – Олаф, несмотря на все, что произошло, я хотела бы добиться последнего. Не стану больше говорить о любви и нежностях или о том, что я это сделаю ради вас самих. Речь идет обо мне. Мое имя запятнано, и только замужество смоет с меня это пятно. Более того, я осаждена тревогами и опасностями. Эти проклятые норманны, так сильно любящие вас и дерущиеся не как люди, а как дьяволы, заключили союз с армянскими полками и Константином. Мои генералы и войска покидают меня. Если они меня атакуют, то я не уверена, что смогу удержать этот дворец, хотя он и достаточно хорошо укреплен. И есть только один человек, который в состоянии возвратить мне безопасность. Этот человек – вы! Норманны выполнят любой ваш приказ, и, когда вы примете команду над ними, мне не придется опасаться их атаки. Вы честный и умный человек, вы храбры и искусны в военном деле. Командовать должны только вы, и никто другой. Только на сей раз вы будете не любовником Ирины, как вас называют, вы станете ее супругом. За дверью камеры ожидает священник высокого ранга. В течение часа, Олаф, вы можете стать супругом императрицы, а через год – императором всего мира. О! – воскликнула она со страстью. – Неужели вы не можете простить мне мои грехи? – Августа, – промолвил я, – у меня нет честолюбия, и я никогда не помышлял о том, чтобы стать императором. Выслушайте меня! Отбросьте в сторону всякую мысль о свадьбе с человеком, стоящим ниже вас, и разрешите мне жениться на той, которая выбрала меня и которую избрал я сам. И тогда я сразу приму командование над норманнами и буду защищать вас и ваше дело до последней капли крови. Ее лицо сразу стало жестким. – Это невозможно, – сказала она, – и не только по тем причинам, о которых я вам говорила, но также из за другого, о чем я с огорчением должна вам сообщить. Хелиодора, дочь Могаса Египетского, мертва! – Мертва?! – задохнулся я. – Как мертва?! – Да, Олаф, мертва. Вы этого не заметили, но она, будучи стойкой женщиной, скрывала от вас, что одно из копий, которые в вас бросали в этой схватке, попало ей в бок. Первое время рана казалась не опасной, но потом началось заражение, и прошлой ночью она умерла. Я сама видела, как ее похоронили с почестями. – Как могли видеть ее похороны вы, не являющаяся другом норманнов? – задал я вопрос. – По моему приказу ее из за высокого положения похоронили на дворцовом кладбище, Олаф. – Она оставила для меня какое либо слово, передала мне что нибудь, Августа? Она клялась, что в случае смерти пришлет мне свою половину ожерелья, которое я ношу. – Больше я ничего не слышала, – ответила Ирина, – но вы ведь должны понять, о Олаф, что у меня много и других дел, требующих внимания, даже более важных, чем беседы с умирающим. |
