Девочка дернулась и жутко застонала. Боб скормил ей первый кусочек. Молочно-белые глаза Пенни сверкали от возбуждения и едва ли не боли, пока она пожирала внутренности и кровь вытекала у нее из беззубого рта и струилась по подбородку.

Лилли подошла ближе, с трудом справляясь с печалью, и упала на колени в нескольких футах от ребенка.

– О боже… Боб… Господи Иисусе… Это что, она?.. Боже, боже…

Боб осторожно провел рукой по сальным волосам Пенни, которая не прекращала своей трапезы.

– Пенни, это Лилли, – очень тихо сказал он.

Лилли опустила голову и уставилась себе под ноги.

– Боб, это… Боже.

– Лилли, я дал ему слово.

– Боб… Боб.

Не поднимая глаз, Лилли качала головой, слыша громкое чавканье. Она не могла смотреть на маленького монстра. Краем глаза она видела оставленные гвоздями дырки в истертом ковре и кровавые контуры наспех прибитой к полу деревянной панели. Она видела следы особенно упрямых пятен, которые так и не поддались отчаянным попыткам свести их с помощью чистящего средства. Воняло гнилью и кровью.

Боб сказал что-то еще, но Лилли не расслышала его слов. Ее разум наводнила печаль, которая пропитывала всю эту квартиру, пронизанную отчаянием и безумием, втравившимся в каждую складку штор, в каждую трещину в деревянном полу, в каждый поросший черной плесенью шов между досками. У Лилли перехватило дыхание. Глаза горели. В следующую секунду на них навернулись слезы, и Лилли попыталась снова вдохнуть и сдержать рвущиеся наружу рыдания. Они застряли глубоко в горле. Сжав кулаки, Лилли снова взглянула на девочку.

Давным-давно Пенни Блейк сидела у отца на коленях, слушала сказки на ночь, сосала палец и утыкалась носом в теплое одеяло. Теперь она смотрела по сторонам глазами цвета рыбьего брюха, ничего не видя, как крот, вне себя от чудовищного голода, который уже никогда не исчезнет. Она была живым воплощением всех ужасов этой чумы.

Бесконечно долго Лилли стояла на коленях напротив девочки и качала головой, смотря в пол, пока Боб молча скармливал маленькому монстру остатки внутренностей и тихо посвистывал, словно он просто расчесывал волосы своей дочке.

Лилли пыталась найти верные слова. Она понимала, что нужно сделать.

Наконец, через несколько долгих минут, Лилли смогла взглянуть на Боба.

– Ты ведь знаешь, что мы должны сделать, да? – Боб печально взглянул на нее усталыми покрасневшими глазами. – Ты ведь знаешь, что у нас нет другого выхода?

Боб тяжело вздохнул, поднялся на ноги, подошел к дивану и упал на него, словно у него на плечах лежал Сизифов камень. Всхлипнув, он утер глаза и дрожащим голосом ответил:

– Знаю… Знаю, – он сквозь слезы посмотрел на Лилли. – Только вот придется все сделать тебе, малышка Лилли… У меня не хватит духу.

Они подошли к Пенни сзади, пока она ела, и Лилли набросила на нее простыню, закрыв ей лицо и голову и постаравшись лишний раз не мешать маленькому монстру. Девочка зашевелилась в тканом коконе, и Лилли осторожно повалила ее на пол. Прижав ее своим весом, Лилли правой рукой подняла нож.

Пенни вертела головой под простыней, и Лилли не сразу удалось прицелиться для точного и решительного удара. Боб склонился рядом с беспокойным свертком и тихо запел старый христианский гимн, и Лилли с секунду помедлила, прежде чем вонзить нож для колки льда в замершую при звуках голоса Боба голову.

– «На далеком холме возвышается крест», – тихо напевал Боб маленькому монстру, который когда-то был ребенком, и его низкий, хриплый голос вдруг преобразился и теперь был сладок, как мед. – «Это символ всех мук и невзгод. Я люблю этот крест, ведь на нем столько душ за греховный погибли народ».