Емельян Никифорович поднял взгляд, обрадовался и указал на стул напротив.

– Присоединяйтесь, Лев Борисович! Здесь подают чудесные рогалики!

Я решил, что вполне могу позволить себе второй завтрак, и попросил выглянувшего на улицу официанта принести чашку кофе и выпечку. Если начистоту, два тоста в доме Монтегю полноценным приемом пищи считаться не могли.

– Нет, Лев Борисович, – макая в чашечку кофе очередной рогалик, вздохнул Емельян Никифорович, – шоковая терапия, как вы изволили выразиться, не помогла. Клин не вышиб клин, но я на эту дикую теорию и не полагался. Это все Иван Прохорович. Я проиграл ему в карты, а карточный долг – это святое, знаете ли.

– А где он сам?

Красин пожал плечами:

– Мы с ним не особо близки. Просто держимся друг друга, как держатся друг друга соотечественники в чужой стране. Да и общих знакомых хватает.

Принесли мой заказ, на вкус рогалики оказались ничуть не хуже, чем на вид. Еще горячие, с хрустящей корочкой. Кофе тоже не разочаровал.

– Дам вам совет, Лев Борисович, – произнес с задумчивым видом наблюдавший за мной Красин. – Дважды подумайте, прежде чем ввязываться в авантюры, на которые вас станет подбивать Иван Прохорович. Он на такие дела мастак. И знаете, – доверительно склонился над столом собеседник, – я подозреваю, он симпатизирует анархистам!

– В самом деле? – вежливо улыбнулся я, но внутренне так и подобрался. Попасть в поле зрения Третьего департамента из-за знакомства с состоящей на учете личностью не хотелось совершенно. – Почему вы так решили?

– Помимо его резких высказываний? – усмехнулся Емельян Никифорович. – Слишком уж пристально он интересуется Шаляпиным. Отслеживает, где тот бывает, с кем встречается. Это не профессиональный интерес. У анархистов на Шаляпина зуб.

– Как и у вполне законопослушной либеральной общественности, к коей относится каждый второй отдыхающий здесь русский, – попытался смягчить я высказывание Красина.

Я как раз был в России, когда Федор Шаляпин после одного из театральных представлений опустился на колени перед имперским наместником, а того после подавления беспорядков семьдесят второго года в определенных кругах звали не иначе как Кровавым. Скандал случился грандиозный! Одни посчитали возмутительным низкопоклонством сам факт коленопреклонения, другие припомнили великому певцу его не столь уж давнюю поддержку восставших рабочих. Деятели искусств как один отвернулись от коллеги, газетчики перемыли ему все кости, анархисты и вовсе грозили расправой. Неудивительно, что Шаляпин вскоре уехал в Европу и с тех пор на родину не возвращался.

Емельян Никифорович пожал плечами:

– Мое дело – предупредить. А вообще, заходите в гости, – указал он на соседний дом. – Во дворе белый флигель, снимаю там апартаменты.

– При случае обязательно зайду, – пообещал я, выложил на край стола серебряный франк и поднялся на ноги. – Увидимся.

– Стойте! – встрепенулся Красин, стоило только мне шагнуть из-под тента на солнцепек. – У меня здесь открыт кредит. Угощаю! – И он кинул оставленную на столе монету.