– Можете закрывать.

– Полагаешь, он сказал правду? – тихо поинтересовался шеф. – Он мог убить кого-нибудь в таком состоянии?

– Безумцы не умеют лгать, – совершенно искренне ответил я. – Хотя иногда они приписывают себе чужие заслуги.

Корн одарил меня непонятным взглядом, а затем коснулся ладонью стены, и железная дверь медленно поползла обратно. Но прежде, чем она со стуком встала на прежнее место, Шоттик неожиданно поднял голову и, глядя куда-то в пустоту, сообщил:

– Боги даров не готовят для нас. Лишь Смерть милосердна, но только лишь раз.

– Очень содержательно, – усмехнулся Корн, отворачиваясь от узника. После чего дверь наконец-то закрылась, навсегда отрезая от мира бывшего мага, который даже не представлял, насколько же был сейчас прав.

Вернувшись домой, я почти до ночи проторчал в кабинете, разбирая бумаги, которые забрал у Ларри Уорда. Работать с отцовской родословной было неудобно, и выложенная кусками на полу, она вызывала лишь раздражение. Как оказалось, Ларри поленился пронумеровать все листы, поэтому цифры стояли лишь на каждом втором. Четные. А с остальными приходилось разбираться по ходу, при этом опасаясь лишний раз тряхнуть проклятую папку, в которой бумаги лежали просто друг поверх друга и не были ничем даже скреплены.

Проставив часть номеров собственноручно и поняв, что на сегодня у меня уже терпения не хватит этим заниматься, я сгреб все листы и убрал их обратно в папку. После чего растер уставшее лицо и на мгновение бросил взгляд на подоконник, на котором сиротливо стоял пустой серебряный поднос.

Смешно сказать, но без Мелочи дом выглядел тихим и пустым. Я так привык к тому, что она, хоть и остается незаметной, но постоянно присутствует рядом, что теперь, когда никто не тревожил поводок, этого почему-то стало не хватать.

Подойдя к окну, я задумчиво уставился на соседний дом.

В обычном мире он был чист и светел. Большие окна приветливо светились в темноте, а за зашторенными окнами то и дело мелькали человеческие фигуры. На темной стороне все выглядело несколько иначе: обшарпанные стены, наполовину обвалившаяся крыша, разбитые стекла, за осколками которых танцевали призрачные силуэты… унылое зрелище, согласен. И навевающее безумную тоску, особенно, если знать, что все это происходит в полной тишине.

Сказать, что я совсем не думал в эти дни о Палаче, значило бы погрешить против истины. Я думал. Действительно думал много, пытаясь оценивать и сравнивать, но так до конца и не определился с отношением к нему. Когда-то я считал его нежитью. Потом воспринимал исключительно как врага. Он убил мастера Нииро. Он едва не убил меня. На его руках за эти десятилетия скопилось столько крови, что мир бы только обрадовался, если бы этой твари не стало.

Вот только Мелочь…

Почему она выбрала образ куклы? И как вообще могло получиться, что живучая тварь не просто сумела восстановиться, но и упорно стремилась возродить то самое тело, которое с я таким остервенением уничтожил?

Я был почти уверен: кукла долгое время не знала, что с ней было раньше и как она стала такой. Быть может, рассматривая себя по утрам в зеркало, она стремилась именно к этому? Вспомнить?

Возможно. Не знаю. У нас не было времени это обсудить.

Но больше всего меня интересовало другое: почему, раз уж кукла обо всем вспомнила, она так спокойно и уверенно решила об этом сообщить? Зачем, если какое-то время я еще мог бы оставаться в неведении? Она не сопротивлялась, когда я приставил к ее горлу оружие. И ни слова не сказала в свое оправдание. Даже ни о чем не спросила. Ни тогда, ни раньше. И покорно склонила голову, хотя я этого не приказывал.