— А в Израиле тебе нравится?

Это спрашивают абсолютно все израильтяне, с таким любопытством, как будто мое мнение решающее. Но я уже знаю, что им просто очень хочется услышать хорошее о своей стране от тех, кто жил еще где-нибудь, даже если это “где-нибудь” — Советский Союз. Мне и в самом деле нравится, с того сентябрьского дня, когда меня впервые ослепило яркое израильское солнце на иерусалимских камнях, я попробовала вкусный ананасовый йогурт и углядела в витрине на Яффо кружевное белье. В наш самый первый день в Иерусалиме мы с мамой пошли гулять в Старый Город, и с тех пор никто и никогда не убедит меня, что есть что-то более исконно израильское, нежели арабский рынок…

— А в кибуце?

Тоже нравится. После белокаменной Москвы и желтокаменного Неве-Яакова нравится зелень газонов, жизнь на природе, бассейн, нравится ездить повсюду на велосипеде, нравится быть вместе с Рони, нравится напряженность существования в гуще людей, в постоянном общении, нравится даже борьба за место в компании во время обеда… Нравится уверенность в будущем: отработала свои восемь часов в мастерской, и ты — свободный человек, никаких забот: не надо беспокоиться, хватит ли денег, не надо сдавать никакие экзамены, не надо волноваться — удастся ли жизнь…

— Конечно, — довольно кивает головой Аарон, — у нас очень высокое качество жизни!..

О качестве жизни все толкуют постоянно. Создается впечатление, что кибуцники несколько приуныли оттого, что в городах у людей теперь и квартиры больше, и образование выше, и все доступнее машины… Даже моя мама приобрела “Форд эскорт” на свои репатриантские льготы. Городские все чаще ходят в рестораны и за границу ездят не в порядке общей очереди, устанавливаемой общим собранием. Наш главный и почти единственный козырь — бассейн — не в силах перевесить все эти блага. Но несколько положений остаются по-прежнему незыблемыми — в кибуце очень хорошо растить детей, кибуцная молодежь — костяк армии, сами кибуцники — соль земли, и здесь царят всеобщее равенство и порука. Поэтому гиват-хаимники упорно противопоставляют жестокой прозе цифр дохода на душу населения облагораживающую поэзию кибуцного качества жизни.

Весь обед я проболтала с Аароном, счастливая тем, как стремительно расширяется круг моих знакомых среди местных жителей.

На следующий день, узрев дружественную воспитательницу, я бодро шагаю к ее столу, но Рути почему-то кисло смотрит в сторону и говорит:

— Извини, Саш, у нас занято, я обещала занять место для Анат и ее мужа, и Гая… и всей нашей компании…

Я сажусь за другой стол, но есть не могу — невольно начинают течь слезы. Удержать их нет никакой возможности, приходится оставить поднос и быстро выйти из столовой.

Я надеюсь, что никто не заметил этой унизительной сцены, но ничто не тайно в жизни товарищей, и как только Далия возвращается с обеда, она немедленно бросается утешать меня:

— Да ты не обращай внимания! У этой Рути в прошлом году роман был с Менахемом, они с Аароном едва не разошлись, так теперь она боится, что он с ней так же поступит, вот и бросается на каждую, с кем он заговорит!

Я пытаюсь уверить утешительницу, что мне, собственно, совершенно все равно, но на самом деле меня поражает это открытие. Кто бы мог подумать, что жизнь этой совсем не молодой и не шибко красивой тетки, матери троих детей, с венозными ногами и натруженными руками, полна, оказывается, такого коловорота страстей!

В конце дня в мастерскую заявляется сама бедовая Рути и долго неловко извиняется передо мной, невольно еще больше подчеркивая всю меру нанесенной обиды. После ее ухода Далия недоброжелательно замечает:

— Небось, Аарон ее послал!

А Эстер тут же ударилась в милые ее сердцу воспоминания:

— У нас Сара изменила Гершону, так он застрелил и себя, и Довика, и ее!

— А что, — рассказы о примусах сбивают меня с толку, — измена была такой редкостью?

Но Эстер не раскалывается:

— Он вообще странный был, этот Гершон! Я, как только услышала, как он поет, сразу поняла: от такого можно чего хочешь ждать! Что “Интернационал”, что “Марсельеза” — все у него на один мотив! А кто в главном фальшивит, от такого чего же в остальном-то ждать! — Она вздыхает и возвращается к пошиву.