«Так вот почему он отозвал меня домой. Не из-за задания. Никакого задания и не было вовсе. Только это. Я был обречен с самого начала. У меня изначально не было ни малейшего шанса».

– Прослужив твоему отцу в течение тридцати лет, – продолжил Иллиан, – я не могу сделать меньше. Но не могу и больше.

Майлз замер.

– Отец… просил об этом? Он знает?

– Пока нет. Известить его – задача, которую я оставляю тебе. Такой доклад я вовсе не жажду делать.

Удивительная трусость со стороны Иллиана и жестокое наказание для него, Майлза.

– Чувствуется влияние отца, – горько заметил Майлз. – Это называется оказать небольшую услугу.

– Уж поверь мне, если бы не твой послужной список, о котором ты только что напомнил, даже твоему отцу не удалось бы выпросить для тебя этой милости. Твоя карьера закончится тихо и спокойно, без скандала.

– Ага! – Майлз аж задохнулся. – Ну очень славненько. И таким образом мне затыкают рот и лишают возможности апеллировать.

– Я бы настоятельно тебе советовал – от всего сердца, заметь – не доводить дело до трибунала. Ты ни за что не получишь такого мягкого приговора, какой сейчас вынес тебе я. И я на полном серьезе говорю, что твои шансы равны нулю. – Как бы подчеркивая сказанное, Иллиан многозначительно постучал по дискете. И действительно, лицо у него было мрачным. – Одних только данных на этом диске, не говоря уже обо всем остальном, более, чем достаточно, и тебе повезет, если тебя просто уволят с позором, а не приговорят к чему-нибудь посерьезнее.

– Вы обсуждали это с Грегором? – настойчиво спросил Майлз.

Императорская милость, его последняя защита, та самая, относительно которой он поклялся, что скорее умрет, чем прибегнет к ней…

– Да. И очень долго. Сегодня все утро мы фактически просидели с ним взаперти, не обсуждая ничего, кроме твоего дела.

– Вот как.

Иллиан указал на комм:

– Твои документы готовы, чтобы ты мог подписать их прямо сейчас и здесь. Отпечаток ладони, сканирование сетчатки глаза, и дело сделано. Твоя форма… сшита по индивидуальному заказу, поэтому ее не надо возвращать, и по традиции останутся знаки различия. Но вот Глаза Гора, боюсь, тебе придется сдать.

Майлз, развернувшись на каблуках, с трудом удержался, чтобы не схватиться за воротник.

– Только не Глаза! Это… это неправда, я все могу объяснить, я могу… – Все предметы в комнате, включая комм-пульт на столе Иллиана, лицо самого Иллиана вдруг приобрели необычайную четкость, затем в мозгу вспыхнул зеленый огонь. Взорвавшийся ворохом разноцветных конфетти. «НЕТ!»

Он очнулся на ковре в кабинете Иллиана. Пепельно-серый Иллиан озабоченно склонился над ним. Во рту что-то мешало. Майлз повернул голову и выплюнул карандаш – световой карандаш, который раньше лежал у Иллиана на столе. Ворот его мундира оказался расстегнут – Майлз коснулся его ладонью, – но серебряные значки были по-прежнему на месте. Некоторое время Майлз просто полежал неподвижно.

– Ну что же, – проговорил он наконец, – полагаю, это было то еще представление. Сколько?

– Около четырех минут, – глянув на часы, ответил Иллиан.

– Как обычно.

– Лежи спокойно. Я вызову врача.

– К черту врача. Я могу идти сам. – Майлз попытался встать, но ноги подкосились, и он снова рухнул лицом в ковер. Судя по ощущениям, он разбил