— Да. И если ты воображаешь себе толпы безработных людей, которые вчера были армейскими офицерами, или полицейскими, или членами парламента, и вот теперь рыщут, голодные и злые, в поисках куска хлеба или смысла жизни…

— Как? Парламенты — тоже?

— А зачем они нужны, Ким? Останутся правительства как система администраторов. Все. Никаких законов не будет, потому что законы уравнивают, а люди — уникальны. Я — внутри каждого человека, воспринимаю его как индивидуальность и говорю с ним без свидетелей.

— Управляешь?

— Я не манипулятор. Я собеседник.

— Это… принципиально?

— Совершенно.

— Ты… не врешь?

— Чтоб я сдох, — серьезно сказал Пандем. — Крест на пузе… Ты знаешь, нынешняя моя оболочка уже не помогает нам общаться. Наоборот.

— А деньги? Что, деньги тоже не нужны? Банки, банкиры, ценные бумаги, биржи…

— Видишь ли… я могу уничтожить все светофоры в городе, все дорожные знаки и заменить их собой, своими советами-предписаниями. Я могу… надо ли? Нет, пусть отработанный механизм вертится, я могу оптимизировать его — ну и, разумеется, исключить злоупотребления. Так что… если со временем система отомрет — я не буду ее оплакивать. Но сносить ее специально — нет, не буду.

— Стало быть, ты не хочешь быть нянькой при человечестве? Вообще, какую степень свободы ты предполагаешь нам оставить? Убить кого-то или покончить с собой обыватель не волен. А обругать? А выбрать профессию, к которой, по твоему мнению, не способен? А жениться на стерве? А украсть кошелек?

Пандем забросил в озеро новую порцию булки. Утки не поддавались счету: прежде их было, кажется, четыре, а теперь не то шесть, не то восемь.

— Жесткое ограничение одно: жизнь до глубокой старости. Чуть менее жесткое ограничение — свобода и благополучие тех, кто вокруг. То есть женись на стерве, если стерва не против. Выбирай профессию какую хочешь. Что до кошелька… вероятно, мы договоримся все-таки до необходимости уважать окружающих. Не только собственность…

— Кстати, да, собственность! Если у кого-то в сарае спрятан ресурс, позарез необходимый обществу…

— …Взламывать сарай не будем. Договоримся, а если хозяин ресурса решительно заупрямится — что же, не будем настаивать. Найдем какой-то другой ресурс, а хозяину пусть будет стыдно…

— «Стыдно» — это наказание? Вообще, какие наказания нас ждут?

— Провоцируешь? — Пандем улыбнулся. — Никаких. Только те, которые ты сам готов на себя наложить… Лишить себя воскресной сигареты…

Утки нажрались, но уплывать не спешили.

— Хорошо… А как давно ты есть? Было ведь время, когда тебя не было? Был момент твоего рождения?

— Нет, — Пандем стряхнул крошки с рукава. — Я не родился и не пришел, я — возник. Время, когда меня не было, оставило по себе совокупность знаков. Я вижу их в земле, в живых и мертвых языках, в твоем лице…

— Скажи… — Ким запнулся. — А… повернуть время вспять?

— Сейчас — нет. Потом — наверняка.

— А воскресить мертвого?

— Да. Но зачем? Мертвых будет не так много.

— А летать?

— А ты хотел бы? — Пандем улыбнулся.

Ким почувствовал, как скамейка уплывает из-под него. Как он поднимается, будто в детском сне, и зависает в плотном упругом воздухе.

— Руками маши, — сказал Пандем снизу.