Я затаился, прикидывая, откуда явится новый страх. Осторожно огляделся: диван, телевизор, окно, ковер. Слава богу, хотя бы от них я не жду ничего опасного. За окном дерево в ночи с висящим на конце ветки рваным носком — подарок от Боцмана с пятого этажа. Минута-две прошли ровно, без наплывов ужаса. Я боялся пошевелиться, уже успел выяснить, что не всякое положение тела безопасно для растрепанных нервов. Что ж, если сидеть не двигаясь, мир протекает сквозь меня, как туман сквозь решетку, если и задевая, то не колебля. Я перевел взгляд с большого мерзнущего растения за окном на лист бумаги. И тут мне стало совсем худо. С чего это я, несчастный, решил, что, промучившись тошным ожиданием с сегодняшнего вечера до утра нового года, я освобожусь от жгучих призраков и на этом все страшное для меня кончится? А что, если я проснусь после новогодней ночи с воспалившимся шрамом? Тогда вся сегодняшняя картина выглядит по-другому. Тогда эти шесть с чем-то предстоящих дней — последние мои дни. Да, и других у меня не будет. Да, вот таких, с мукой, страхом, тоской, никаких других. Сорок шесть лет и шесть издевательских дней. Сколько раз я наталкивался в сочинениях классиков на мысль о том, что жизнь «пустая и глупая шутка», но воспринимал это как фигуры речи, а оказывается, самая главная суть заключалась как раз в этих словах, а не в том, что я числил главным с позиций своего беспросветного, неумного здоровья.

Да нет, ну что же это такое?! Ведь сказано: не умирай прежде смерти! С какой стати я себя укладываю в могилу?! Ну, совсем не обязательно, что собака та была больна, подумал я уже уставшую от многократных повторений мысль. Конечно, вероятность этого велика. Я мысленно проделал драматический маршрут от сегеневского «один шанс на миллион» через ужасы травмпункта, ветлечебницы, милицейской дежурки. Проделал с воображаемым счетчиком в руках, измеряющим уровень безнадежности моего положения. И увидел со всей несомненностью, что шансов у меня нет никаких. Ну просто ноль! Чернота! Абсолютная ночь приближалась стеной, как ливень. Бесшумно и неотвратимо. Бесполезно! Вот самое главное слово. И ничто не поможет, ни в какой мере. Медицина?! Она, наоборот, угрожает своими толстенными справочниками, а не утешает. И ничто не утешает. Грех уныния? Но как его может не быть, если все другое, кроме уныния, кажется глупостью? Может, все же пойти поставить свечку, как советовал Сан Саныч? Попробовать спасти хоть душу? А вот интересно, что будет происходить с душой в последние безнадежные дни, когда тело будет извиваться в потной постели, затихая от укола до укола? Сколько крупиц души будет сохранятся в обреченном куске мяса? Надо думать, достаточно, чтобы испытывать мучения. Или все-таки мучиться будет уже не личность, но лишь бессознательная особь, а душа будет, как утверждают пережившие клиническую смерть, наблюдать происходящее со стороны? Да не все ли равно, мысленно проныл я, вдруг понимая, что начинаю отдельным, специальным страхом бояться предсмертных мучений и новый страх даже ярче основного страха, смертного. Как бы не стала желанной чернота, где не будешь чувствовать. Умереть, уснуть, прекратиться…

Все! Точка! Конец! Хватит!

Встал из кресла, бросился в ванную. Контрастный душ был моим проверенным средством в борьбе с хандрой и ленью.