– Какая славная у нас община, Гарри.

«Славный» было любимым словом в лексиконе Лоусона. Хотя это и было всегда предметом некоторых разногласий в богословских кругах – то есть, был ли Всевышний сильно заинтересован в подсчете прихожан по головам, – отрадно было, по светской оценке, конечно, пасти стадо, которое, по крайней мере, численно достаточно велико. И слово «славный» казалось счастливо нейтральным для стирания различий между «хороший» – чисто арифметический подсчет, и «благочестивый» – оценка по более духовному исчислению.

Гарри кивнул, продолжая записывать.

– Пожалуйста, просто проверьте деньги по-быстрому, сэр. Я насчитал сто тридцать пять человек на богослужении, а это – пятьдесят семь фунтов двенадцать пенсов в нашу казну.

– Не удачный день сегодня, Гарри? Думаю, некоторые из певчих, должно быть, приняли мои небольшие наставления не слишком близко к сердцу.

С ловкостью опытного банковского служащего он пролистал пачку купюр, а затем прошелся пальцами по груде монет, как епископ, благословляющий услужливо склоненные головы. Озвученная сумма денег была правильной.

– В один из таких дней, Гарри, вы удивите меня и сделаете ошибку.

Глаза Джозефса резко метнулся к лицу Лоусона, но выражение на нем, пока викарий ставил свою подпись в правой колонке церковного реестра, было выражением одной только мягкой доброты.

Вместе викарий и староста поместили деньги в древний сейф «Хантли & Палмер». Он казался малоподходящим хранилищем для больших запасов богатств. Однако когда на одном из своих недавних собраний церковный совет обсуждал проблемы безопасности, никто не высказал никаких ярких предложений, за исключением того, что вполне можно использовать даже более старые аналогичные сейфы, поскольку в них не хранили ничего более драгоценного, чем просвирки, оставшиеся после последнего причастия.

– Я пойду, викарий. Жена должна ждать меня.

Лоусон кивнул, наблюдая, как его староста уходит. Да, Бренда Джозефс будет ждать; она должна его ждать. Шесть месяцев назад Гарри был признан виновным в вождении в нетрезвом состоянии, и это в основном благодаря Лоусону приговор мирового судьи в пятьдесят фунтов штрафа и лишении прав на один год оказался таким сравнительно мягким. Джозефсы жили в районе Волверкот, – около трех миль к северу от центра города, – а автобусы по воскресеньям можно было увидеть реже, чем пятифунтовку в пачке собранных пожертвований.

Небольшое окно ризницы выходило на южную сторону церкви. Лоусон сел за стол и тупо уставился на кладбище, где серые, выветрившиеся надгробия, наклоненные под разнообразными углами от вертикали, с их стертыми надписями, давно заросли мхом и сгладились за века от ветра и дождя. Он выглядел и чувствовал себя озабоченным человеком по простой причине: должно было быть две пятифунтовых банкноты среди пожертвований этим утром. Была, однако, всего одна возможность, – что, если миссис Уолш-Аткинс, наконец, исчерпала свой запас пятифунтовых купюр и оставила пять отдельных банкнот по одному фунту? Тем не менее, если эта возможность и была, то была бы первой за… о, годы и годы. Нет. Конечно, имелось гораздо более вероятное объяснение, объяснение, которое значительно нарушало покой Лоусона. Тем не менее, есть еще самый минимальный шанс, что он ошибся. «Не судите, да не судимы будете». Не судите – по крайней мере, до тех пор, пока доказательства не станут несомненными. Он вынул бумажник и достал из него листок бумаги, на котором этим же утром заранее записал серийный номер банкноты в пять фунтов, которую он сам положил в небольшой коричневый конверт и поместил среди денег утреннего сбора.