Если бы я, как все эти женщины, могла бы сказать: «Я отдала Чарльзу все на свете и вот что получила взамен», но не могу. Потому что я ничего не отдала. И поделом мне. Мне нет оправдания. Для описания моего положения сойдет любая избитая фраза: с ней расплатились ее же монетой. Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними. Теперь я знаю, что это значит. Теперь знаю, что чувствовала та женщина годы и годы назад. А я-то считала ее такой занудой. Такой унылой занудой. У меня никогда не хватало смелости звонить ему по телефону из опасения, что она снимет трубку, что случалось не так уж редко. Я часто шутила по этому поводу.
Мне жаль. Видит Бог, жаль. Простите меня, ту, что лежит здесь во тьме. Может быть, завтра попробовать разыскать ее? «Я не понимала, сколько горя я принесла вам. Теперь знаю. Теперь понимаю». А где она живет? Но вот я думаю об этом, и у меня возникает странная мысль — ведь она умерла. В прошлом году я прочла в «Таймс», что она умерла. Если она умерла, то, может быть, сейчас видит меня. Может быть, злорадствует там, на небесах. «И прости нам долги наши, как мы прощаем должникам нашим».
Но рыжеволосую женщину, что живет по соседству с Колдхаммером, я не прощаю. Я ее ненавижу. А значит, и та женщина на небесах не простит меня. Это порочный круг… Почему здесь нет Найэла, чтобы меня утешить? Я никогда не прощу ему, никогда. В тот единственный самый страшный час моей жизни, когда он мне так нужен, его нет рядом. Но я должна заснуть. Если я не засну, то завтра утром на меня будет страшно смотреть. Единственное утешение, что завтра вечерний спектакль. Но из «Хоум Лайф» придут фотографировать мою квартиру; чуть не забыла. Пусть приходят. Я могу уйти. Но куда могу я уйти? Я не хочу никого видеть, ни с кем разговаривать. Я должна сама справиться с этим. Это всего-навсего зубная боль, она пройдет. Должна пройти.
— Мисс Делейни, прошу вас, поверните голову немного направо. Так, лучше. Спокойно. Не шевелитесь. Готово.
Фотограф нажал на спуск, полыхнул вспышкой и улыбнулся.
— А если мы снимем вас в кресле? На столе, у вас за спиной фотография вашего мужа с детьми. Вы согласны попробовать? А теперь в профиль. Да… Очень мило. Я в восторге. Просто в восторге.
Он отвернулся и что-то шепнул своему помощнику, тот поправил экран. Фотограф передвинул диван, чтобы он не мешал съемке. Переставил цветы. Продолжайте, думала Мария, переверните всю квартиру. Мне все равно. Разломайте мебель. Перебейте посуду. Что бы сегодня ни произошло, все надо сбросить со счетов. Господи, как я устала.
— Теперь, мисс Делейни, улыбнитесь, прошу вас. Замечательно. Не двигайтесь.
Похоже, они пробудут весь день. Как быть с завтраком? Я собиралась сварить на кухне яйцо. Не могу же я заниматься этим при них. Надо притвориться, что у меня деловое свидание. Что я завтракаю в «Риц». Я бы и в самом деле не прочь позавтракать в «Риц», но одна туда не пойдешь.
— Мисс Делейни, не могли бы лечь на диван и взять в руки рукопись пьесы? Полагаю, вы часто читаете пьесы с прицелом на их будущую постановку.
— Да, вы правы.
— Вот то, что мне нужно. В чем мы вас снимем? В неглиже?
— Мне безразлично. Не могу ли я остаться в этом платье? Переодеваться очень утомительно.
— Но читателям «Кантри Лайф» было бы так приятно увидеть вас в неглиже. Что-нибудь не строгое.
Болван, что же, по-твоему, я должна надеть? Черный шелк с блестками и эгретку в волосы. Знаю, что я сделаю. Завтракать я не буду, это не так важно, да и для фигуры полезно. Я съезжу в школу к Кэролайн. Она моя. Она принадлежит мне. Расскажу Кэролайн, что случилось. Она уже достаточно взрослая, она поймет. Я все расскажу ей, пока этого не сделал Чарльз.
— Муж и дети здоровы, мисс Делейни?
— Да, все прекрасно. |