— Прекрасная погода, — сказала она, водружая поднос на кровать. — Когда я открыла заднюю дверь, снега было по колено. Придется его разгрести, чтобы могли пройти торговцы, но я этим заниматься не буду.

Мария не ответила Глаза ее были по-прежнему закрыты. Она терпеть не могла Эдит.

— В такую погоду немногие выберутся в театр, — сказала Эдит. — Зал будет на три четверти пуст. В газете есть маленькая заметка о вас и фотография. Ничуть не похожая.

И она вылетела из комнаты, хлопнув дверью. Мерзкая девчонка. Откуда ей знать, будет театр полон или пуст? Всем известно, что билеты достались лишь тем, кто заказал их за много недель до спектакля. Вряд ли погода испугает счастливчиков. Где эта заметка о ней? Она раскрыла газету и просмотрела ее от корки до корки.

И только-то?.. Три короткие строчки в самом низу, где их никто и не увидит. «Мария Делейни, которая выступает сегодня в новой пьесе на сцене „Хеймаркета“, — старшая дочь…» и далее масса всего о Папе. Могли бы и фотографию поместить его, а не ее. Эдит права. Ничуть не похожа. Почему эти болваны не могли выбрать одну из новых, которые она сделала специально для этого случая? Так нет же. Взяли это дурацкое фото, где она нелепо улыбается через плечо.

«Мисс Мария Делейни, которая выступает сегодня в новой пьесе на сцене „Хеймаркета“…» Сегодня. Она повернулась к подносу и с отвращением посмотрела на грейпфрут. Мало сахара, и на вазочке с джемом сладкие пятна. Все потому, что нет Труды. Труда в больнице с язвой на ноге, и именно тогда, когда она так нужна.

На подносе лежали только два конверта. Один со счетом за какие-то туфли, который, как ей казалось, она уже оплатила. Нет, не казалось — она была уверена в этом. Эти скоты снова прислали его. Во втором конверте — письмо от тоскливой девицы, с которой они вместе были в турне прошлым летом. «Когда настанет великий день, я буду думать о вас. Некоторым везет буквально во всем. Каков он? Такой же интересный, как на фотографии, и правда ли, что ему около пятидесяти? В „Кто есть кто“ его возраст не указан…»

Мало кто знал ее адрес в Сент-Джонз Вуд. Папа и Селия здесь совсем недавно. Большинство посылали ей письма и телеграммы прямо в «Хеймаркет». Цветы тоже. Если подумать, то все это дело страшно похоже на послеоперационные дни. Телеграммы, цветы. И долгие часы ожидания. Она взяла в рот кусочек грейпфрута, но он оказался очень горьким и с сердцевиной. Она выплюнула его.

За дверью послышалось шарканье комнатных туфель, и тут же раздался знакомый стук тремя пальцами.

— Войдите, — сказала Мария.

Это был Папа. В старом синем халате и комнатных туфлях, которые Труда чинила уже не один раз. Папа никогда не покупал новой одежды и оставался верен знакомым вещам до тех пор, пока они окончательно не изнашивались. У него был один старый джемпер, который он стягивал кусками веревки.

— Ну, дорогая моя, — сказал Папа.

Он подошел, сел на кровать рядом с Марией, взял ее руку и поднес ее к губам. Со времени турне по Южной Африке он пополнел и отяжелел, и волосы стали совсем седыми. Но нисколько не поредели. Они стояли у него над головой как никогда прежде, делая его похожим на льва. Стареющего льва.

Сидя на кровати, он одной рукой держал руку Марии, другой взял с подноса кусочек сахара и стал его сосать.

— Как ты себя чувствуешь, моя дорогая? — спросил он.

— Отвратительно, — ответила Мария.

— Знаю, — сказал он.

Он улыбнулся и принялся за второй кусок сахара.

— Либо оно есть, либо нет, — сказал он. — Либо оно в твоей сумасбродной головке и ты инстинктивно делаешь то, что нужно, либо, как шестьдесят процентов их братии, лопочешь бессмыслицу, ходишь вокруг да около и никогда не поднимаешься выше среднего уровня.